сказка – о респектабельном докторе Джекиле, который с помощью зелья превращается в мистера Хайда, нечто вроде фрейдовского «Оно» [10], и отдается своим самым темным позывам, – станет одним из самых известных произведений Стивенсона.
+++
Здесь сны – это двери: в них исчезают игроки и через них сбегают монстры. Входят и выходят. Думаю, дизайнеры FromSoftware с их богатым архитектурным воображением оценили бы этот образ, независимо от того, что из него выросло.
«Хайд» – это повесть, похожая на сон, и наиболее отчетливо это видно, пожалуй, в сеттинге, который притворяется Лондоном, но не показывает какого-либо рвения это притворство поддерживать. Как мистер Хайд не совсем мистер Хайд, так и Лондон не совсем Лондон. Стивенсон вырос в Эдинбурге, и город оставил на писателе свой отпечаток. Это по Эдинбургу гуляло воображение Стивенсона, сюда оно возвращалось, независимо от того, где он сам находился: на Самоа, где он умер, в США, где он женился, или даже в Борнмуте на южном побережье Великобритании, где увидел тот самый сон, после которого написал «Хайда». В то время писатель жил в доме под названием «Скерривор», который ненавидел (этот дом был разрушен во время Второй мировой войны, но план здания сохранился; в наши дни можно приехать туда, постоять в призрачных комнатах и без слов почувствовать себя дураком [11]).
Описания архитектуры и мелких деталей в хайдовском Лондоне наводят на мысли о стивенсоновском Эдинбурге. Этот город с его сложнейшим нагромождением зданий больше напоминает Эдинбург, чем Лондон, – и сыростью климата, и студентами на его улицах. В одном чудесном мотиве, с которого начинается повествование, доме с загадочной дверью, складывается столько всего разного, что голова кружится. Здесь и стивенсоновская тема двойственности человека и ее опасных перспектив, и истинное место действия повести – лабиринты шотландского города, где родился автор. И, конечно, здание, в которое просто так не попасть, – это то, что снова и снова видишь в Ярнаме, где путь всегда петляет, уводя в противоположную сторону, а затем возвращая туда же, откуда пришел, делает круг и выводит в знакомое место с неожиданной стороны.
+++
Bloodborne – не первая игра Миядзаки, которая привела меня в Эдинбург. Впервые я посетил этот город в интерпретации FromSoftware в оригинальной Dark Souls, когда он проглянул сквозь прохлады города нежити. Здесь за крепостными стенами открывалась паутина поднятых высоко над землей переулков и закутков, везде, куда ни глянь, – холодный серый камень и мох. Было ощущение прогулки на немалой высоте [12] и исследования места, где лежат старые кости, жаждущие разрушения. Это был Эдинбург в той же мере, что и Лордран, – Эдинбург, каким он запечатлен в светлой памяти или же живом воображении поклонника Стивенсона.
Но в случае Ярнама из Bloodborne город воплощен масштабнее. Здесь стоит уже не тусклое утро, а грязно-коричневый, болезненный закат.
Мостовые
Оно, иногда Ид (лат.
В 1950‑х годах на месте дома Скерривор был разбит мемориальный сад, в котором очертания стен старого дома отмечены невысокими ограждениями из камня; посетители могут переходить по саду по дорожкам и представлять, что находятся в той или иной комнате. –
Эдинбург стоит на холмах. В частности, Эдинбургский замок возведен на Замковой скале, примерно в 80 метрах выше уровня городских предместий. –
