для продажи, срывать кинзу и укроп в огороде, правда, чтобы ты ни делал – ее взгляд из-под хмурых седых бровей оставался прежним, спокойным и отсутствующим, как прочный лед.
Такой же будто бы вечно злой и серьезный взгляд был у родной сестры; она, по уверениям окружающих, вся была в отца, за исключением кустистых бровей, которые достались ей от матери. Она унаследовала тяжелый взгляд бабушки: ее нахмуренные брови и холодный взгляд. Даже на милой фотографии, где ей год, из-под крепких плотных черных кудряшек блестят два злых карих глаза. Моим бровям она завидовала больше всего и часто сокрушалась: почему ей достались пышные брови матери, срастающиеся в пространстве между бровей, или, как его красиво называют латинским словом, глабелле? Именно ей пришлось больше всего страдать от нападок одноклассниц и одноклассников, из-за чего она не колебалась ни на секунду и купила собственные металлические щипчики: больше никто и никогда не посмеет над ней насмехаться.
Со временем я забыла о существовании своих бровей, меня перестала беспокоить их ширина и густота, я поняла, что брови, подобно жизненному опыту, не могут быть одинаковыми. В них всегда есть что-то от их обладательницы. Они начали волновать меня только спустя пару лет в холодном сером коридоре больницы. Я сидела в огромной очереди из людей, чьи тела и лица были изуродованы, ассиметричны, искажены, в их лицах было что-то нечеловеческое: что-то большее, чем жизнь. В них было так много страдания, что периодически приходилось выползать на воздух, чтобы стереть их лица белизной спокойного зимнего неба.
Мы сидели так уже два часа: казалось, что невролог замуровался в своем кабинете или умер в нем. Наконец, дверь открылась и понемногу людей стали запускать. Там, за желанной дверью, сидел единственный на всю область невролог, делающий инъекции ботулотоксина[2] в мышцы. Люди выходили из кабинета совсем изменившиеся: женщина с кривошеей с облегчением и гордо, подобно знамени, несла свою длинную красивую ровную шею; юный парень улыбался, демонстрируя новообретенную симметрию лицевых мышц.
Когда, наконец, очередь дошла до меня, я радостно бросилась к двери, я представляла, как мое искаженное лицо вернут к его первоначальному виду. Как исчезнут уродливые два осколка бровей с неровными краями, как у разбитой пиалы, вызванные спазмами лицевых мышц, и вернутся брови, подобные стрелам лука или полумесяцу в ночном небе, как гордо я понесу свое вернувшееся лицо по морозной улице.
В кабинете было душно. Всё было, как это обычно бывает в медицинских кабинетах, холодновато-голубым и безучастно белым, врач приспустил очки, молчаливо полистал медицинское заключение, потрогал мои плечи-лицо-руки и спокойно отрезал: вам не поможет ботокс, слишком много задето. Я продолжила сидеть, не способная встать и уйти без обещанного мне чуда, тогда он ненавязчиво открыл дверь и мягко кивнул.
Полгода назад именно мои брови позволили другому
Ботулотоксин – нейротоксин, блокирующий передачу импульса с нерва на мышцу. В неврологии используется для лечения заболеваний, проявляющихся мышечными спазмами, болью, вегетативной дисфункцией.
