как у всех. Дрались с Есениным в кровь, как мальчишки. Я – великий! Нет, я великий! Пушкин, Лермонтов – совпадало. Байрон – абсолютно. И в жизни – сверхчеловек, и в творчестве. Гоголь? Гоголю и не нужно было в жизни. Он весь был поглощен творчеством. Да, единственный в русской литературе – веселый, свободный в игре фантазии. Нет, легкий – не то слово. Тип воображения, доступный всем, и – мощная рука. Жутко сконцентрированные, мощные вещи, все его книги, всего-то десять лет писал.
В русской литературе абсолютно нет веселых, занимательных книг. Легких, для удовольствия. В Европе – полно. Да, Дюма. Блестящие сказки. Все читают и будут читать, и простые, и гении. Блок и хуже читал – Купера. Совсем – низ. Нет, можно назвать гениальными эти книги. Может быть, не авторов. Но – книги. Что ж, что письмо плохое. Сказки гениальны, блестяще, легко, занимательно. Почему я читаю Дафну дю Морье. Чисто, красиво, занимательно. Прекрасно выписаны детали, сцены. Скажем, роман «Двойник». То, что мне не дано. Всегда мечтал написать чистым языком простую, веселую, занимательную книгу. Не могу. Не так устроен. Да, Ильф и Петров. Но это на уровне фельетона. Ну и что ж. Лесков, «Очарованный странник» и еще десяток рассказов.
Лермонтов – нет. Лермонтов – исключительно красивая и чистая проза. То же, очень близко, у Гаршина.
Я пишу не для удовольствия. Я бы и не писал, мне это и не нужно. Но я хочу жить самой полной жизнью, какая тут возможна. А где еще, в чем я это найду? Сочинение книг для меня – состояние крайней сосредоточенности и напряженности. Я каждый день вхожу в это состояние сверхжизни, и так год. Больше не могу, не выдержать. В этом заключается моя свобода.
Чем крупнее личность, тем менее объективна. Все окрашивает собой, делает вторым «я». Гении кто угодно, только не оценщики.
За последние годы попадалось несколько ярких книг. Но настоящее открытие для меня – только «Книга перемен». Новый поворот. Новый тип художественного мышления. Я давно подозревал, даже знал – что должно быть такое. И вот – открыл.
Гумилев, Ходасевич – для школьников. Просто – слабо. А футуристы не изданы: Крученых, Чурилин, Гуро, Божидар. Да почти никто. Что сильно – не издают. Эстетика всегда под запретом, политике – зеленая дорога.
Прочитал Малевича. Статьи его – ужас. Стиль – груда рассыпанных булыжников. Читать его – камни разгребать. Всегда та же история: зачем художникам еще и книги писать? Нет – пишут. И всегда плохие. Нарисовал черный квадрат. Все этим сказано. Нет, надо объяснить.
Алкоголизм – тоже призвание. Как и женолюбие. Ни у кого в литературе не было столько женщин, как у меня. Такого бабника в литературе еще не было. А разве я об этом рассказываю или пишу? Зачем? Это как воздух. И все одинаково. Нет никакой необходимости и интереса. И сейчас лезут, когда ноги уже еле таскаю.
10 февраля 1997 года. Он у стола, покрытого свеженаписанными на листах бумаги рисунками.
– Смешал тушь, гуашь и акварель, –
