физические атаки Филиппа, заходившие намного дальше простой дружбы.
К тому времени Саймон был уже почти вне себя от страха. Вынужденный признаться себе в том, что он стал ценить дружбу с Филиппом, Саймон пришел в ужас, признавая, что флиртовать с другим мужчиной было гораздо отвратительнее, чем он себе представлял. Воздействие страха быстро достигало непреодолимой величины, и Саймону пришлось с непреклонной решимостью сражаться за то, чтобы сохранить последние крупицы своего мужества.
Однажды Саймон, его сын и Филипп отправились побродить по горам. Во время прогулки мальчик сорвался со скалы и сломал руку. Саймон немедля бросился ему на помощь и, упав на колени перед кричащим ребенком, бережно взял его на руки. Не задумываясь о том, что делает, Саймон утешал сына, целуя в лоб и успокаивая его с давно забытой нежностью. Затем он уговорил сына сесть на камень, чтобы осмотреть его руку. Увидев, что рука сломана, Саймон снял с себя рубашку и сделал из нее повязку.
В своей заботе о раненном сыне он на время забыл о присутствии Филиппа, но когда Саймон надежно закрепил руку мальчика в повязке, то вспомнил о своем друге. Повернувшись сказать Филиппу, что они должны как можно скорее доставить мальчика в больницу, Саймон онемел, увидев с каким нескрываемым интересом смотрел на него Филипп. Годы, проведенные Саймоном на боксерском ринге, добавили привлекательную гибкость его от природы мускулистому телу, и теперь впервые в своей жизни он почувствовал смущение, краснея под оценивающим взглядом другого мужчины. Видя явное одобрение в глазах друга, Саймон испытал вполне реальную панику, от которой чаще забилось его сердце. Но потом паника вдруг исчезла так же быстро, как возникла, и Саймон вдруг расхохотался над своим собственным смущением.
По-прежнему смеясь над собой, Саймон отвернулся от Филиппа, поднял на руки сына и начал спускаться с горы. Затем, охваченный внезапным порывом, он крикнул через плечо Филиппу, что тот может полюбоваться им, ведь в ближайшее время он вряд ли увидит такой красивый мужской торс.
Когда Саймон медленно спускался с горы, бережно держа на руках сына, он мог чувствовать, как с каждым шагом страх, испытываемый им так долго, чудесным образом рассеивался. Саймон знал, что, кроме практики техники не-делания, он не делал ничего другого, чтобы освободиться от своего страха, и теперь был заинтригован тем, как его страх вдруг исчез под воздействием откровенного восхищения Филиппа. Теперь, когда страх пропал, Саймон почувствовал настоящую любовь к сыну и приятный восторг от мысли, как прекрасно они с сыном будут проводить вместе время, после того как исчез его страх.
Думая о том, как он успокаивал сына после несчастного случая, Саймон понял, что впервые в своей жизни он держался свободно, не боясь своей чувствительности, и он почувствовал внутреннее спокойствие.
