её под руку Девора и повела в прохладу дома в спальню. – Полежи немножко.
«Это я, я во всём виновата! – стучали в голове мысли. – Это из-за меня принял позор Иоаким… Господи, чем я пред Тобой провинилась? Чем я согрешила?»
Лежала, молилась Анна до темноты, вопрошала у Господа – в чём её грехи? Не вставала, не выходила из дому. Ей казалось, что весь Назарет уже знает, что из-за неё принял позор Иоаким, что из-за неё он покинул людей, что не желает он её видеть до скончания дней своих. Девора не тревожила Анну, ушла в сад и что-то там делала. Когда стемнело, во дворе послышались её быстрые лёгкие шаги. «Что ей, беззаботной? – с завистью подумала Анна о служанке. – Крепкая, здоровая, выйдет замуж, нарожает детей и будет счастлива, а я… И я в её годы цвела, разве что не так легка была и беззаботна. Да и сейчас в добром здравии. Разве болят мои члены? Разве не так они слушаются меня, как в юные годы? Разве состарилась душа моя?»
Девора зажгла свечи, загремела посудой, потом позвала ужинать.
Когда луна поднялась над холмами, Анна тихонько вышла из дому на порог. Она чувствовала слабость во всём теле, чувствовала себя больной. С тоской взглянула она на серебристую от лунного света гору Фавор. Где-то там, за горой, в пустыне мается Иоаким, один, опозоренный, в печали. Она представила, как сгорает душа его от горечи и скорби, и силы совсем оставили её. Анна слабым голосом позвала Девору и с помощью служанки тихонько доковыляла до постели.
Сорок дней не выходила Анна из дому, сорок дней молилась, просила Господа дать силы ей перенести душевную муку, дать силы Иоакиму простить её, внушить ему мысль вернуться в дом свой, просила Господа совершить чудо, даровать ей ребёнка. Только изредка, когда темнело, выходила она из дому, садилась на ступени и, в первые ночи при лунном свете, потом, когда луна истаяла, в полной темноте, под томительные песни цикад вглядывалась в гору, за которой в пустыне был Иоаким. Что с ним? Здоров ли он? Жив ли? Зябко стало ночами, дожди начались, зима на пороге.
Сороковой день скорби Анны выдался солнечным, тёплым, безветренным. Девора, сострадая Анне, осунувшейся, побледневшей за дни печали, вошла к ней в спальню и сказала:
– Чудный день сегодня: тепло, солнечно. Вся природа в радости, одна ты, госпожа моя, в печали. Выйди в сад, прогуляйся немного.
– Покинула радость дом мой, – ответила ей Анна. – Нечему мне больше радоваться.
– Свежий воздух нужен человеку, пока он дышит, и в печали и в радости. Так уж Господь заповедал. Не надо ему противиться, – уговаривала свою госпожу служанка и взяла её за руку. – Идём, я провожу тебя.
Анна покорно вышла вслед за Деворой из дому, прищурилась от солнца, приостановилась на пороге. Тихо было во дворе. Девора хотела помочь ей спуститься по ступеням, но Анна высвободила свою руку из руки служанки, поблагодарила её, сказала ласково:
– Я одна прогуляюсь. Ты иди, иди… – И направилась в сад.
Воздух действительно был свеж, чист, пахло лавровыми листьями, сыростью после вчерашнего дождя и чем-то неуловимо грустным, чем пахнут сады глубокой осенью. Анна подняла голову к сияющему небу, по которому были разбросаны в беспорядке
