никогда не приносили человеческих жертв, разве что в седой древности, а наши берсерки в волчьих шкурах благороднее многих воителей юга, и я верю, что хотя наша вера медленно погибает, память о ней останется в сердцах людей, а саги и песни, сложенные нашими скальдами будут звучать в устах сказителей и менестрелей и спустя много зим после того, как мы уйдём в чертоги Одина. У нас ещё будут учиться строить и смолить корабли, нам будут подражать мореходы всех стран, нас будут ставить в пример юным воинам, наши потомки будут гордиться славой своих отцов и дедов, той славой, которую сейчас так безжалостно попирают. Да, я был нидингом, человеком вне закона, но не жалею об этом. Быть викингом, человеком моря, выросшим на корабле и закалённым в боях, как и быть берсерком, воином Одина, значит покрыть себя неувядающей славой ещё при жизни. Викингов почитали и боялись, а нидингов, ставших викингами по принуждению, проклинали и клеймили позором, не задумываясь над тем, почему им пришлось стать такими. Викинги ходят в торговые походы на крепких кнаррах, открывают новые земли, а нидинги бороздят воды на боевых дракарах под малиновым квадратным парусом, грабя и убивая всех и на море, и на суше. Быть викингом – почёт и слава, а нидингом – стыд и позор! А разве у нас не отняли родину, не сожгли дома, не разорили наши земли, не изгнали нас из рода, лишив нас самого дорогого, не обрекли на вечные бесприютные скитания по чужим морям и землям? – он умолк, а потом вдохновенно процитировал известного скальда Магни Хальвданссона,
– Не испытавший ни страха, ни боли,
Ни отчаянья острых клыков,
Не поймёт, что значит слово «неволя»,
Каково ощущать тяжесть стылых оков.
Не поймёт и скитальцев бездомных,
Словно листья гонимых по воле судьбы,
И метанья души не поймёт непокорной,
Не услышит и зова далёкой трубы.
Раз испытай, что другим приходилось,
Муки от ран на холодной земле,
Горечь потерь, когда сердце не билось,
Может, поймёшь, что такое есть жизнь.
Я с удивлением взглянул на друга, да, да, Торгрим стал моим другом. Мне было с ним как-то хорошо, гораздо спокойнее и надёжнее.
Мы ещё немного побеседовали, но заметив, что у кузнеца начинают слипаться глаза, я простился, клятвенно заверив его, что вернусь к утру и в залог оставив свой плащ и куртку, не подумав о том, что выпитое хмельное скоро перестанет меня согревать, а на улице уже наступила осень, хоть и ранняя, но не слишком располагающая к прогулке в тонкой шерстяной накидке поверх белоснежных шёлковых одежд советника, я вышел в ночь. Спать мне не хотелось, и я побрёл по направлению к виднеющемуся вдали лесу. Думалось мне превосходно.
Странно, почему кузнец назвал мне своё имя, ведь настоящее, подлинное имя человека не должен знать никто, кроме него самого или самых близких. Даже друзья стараются обращаться друг к другу не по имени, а либо по его
