рабы никого не интересовало, но Мессалине было приятно, когда проходивший мимо Квинт вдруг улыбнулся и по-мальчишечьи озорно подмигнул ей. О да, ты прав, Квинт, от этого никто еще не умирал, но почему же тогда так противно на душе?
Всю дорогу домой Лепида молчала, сосредоточенно обдумывая состоявшийся разговор с всесильным этруском. Могущественный префект претория ясно дал понять, чего требует от женщин из дома Мессалы в качестве подтверждения их лояльности. Не то, чтобы римлянка была возмущена тем, что пятидесятилетний старик хочет обесчестить ее тринадцатилетнюю дочь – это в Риме было в порядке вещей; но то, что выскочка-этруск посмел позариться на внучатую племянницу самого божественного Августа, приводило ее в бешенство. Да как он смел, забери Танат его душу!
Лепида так ушла в свои мысли, что не замечала ни приветствий добрых знакомых, ни недоуменных взглядов собственной дочери, озадаченной тем, что всегда придирчивая мать не сказала ей ни слова осуждения за разговор с доверенным лицом императора. Если говорить по чести, то внешность ее поклонника не произвела на девушку большого впечатления: хоть богатейший человек империи и делал все возможное, чтобы остановить время, но оно брало свое, и морщины частой сеткой легли на его лицо. Гораздо больше ей понравились носилки из черного дерева, украшенные слоновой костью. О, за то, чтобы в них прокатиться, она была готова отдать все на свете!
Едва придя домой, Мессалина поспешила к себе в комнату, чтобы обсудить со служанкой Порцией завтрашний визит к префекту, но едва она начала описывать парчовые подушки, на которые облокачивался префект, как появился сопровождавший их на прогулке херуск Квинт, и сообщил, что домина Лепида желает немедленно видеть свою дочь. Строптиво передернув плечами, кокетка спрыгнула с постели, лежа на которой предавалась мечтам, и, поправив платье, поспешила за гонцом, удивляясь, зачем она понадобилась матери. Между ними не было особо теплых отношений, и вызов на глаза суровой родительнице не сулил ничего хорошего.
Удивление девушки возросло еще больше, когда Квинт вместо того, чтобы провести ее в атриум, свернул в коридор, ведущий в хозяйскую спальню и, приподняв занавеску, заменявшую в Риме внутренние двери, пропустил Мессалину, зайдя следом.
В освещенной масляными светильниками комнате удушливо пахло розовым маслом. Лепида сидела на шатком треножнике, привезенном отцом из Африки, и внимательно разглядывала себя в медном зеркале. При появлении дочери она отложила дорогую игрушку и, поднявшись, сделала жест, приглашая дочь подойти поближе.
Мессалина повиновалась, исподтишка поглядывая по сторонам. Мать не любила, когда ее тревожили в личных покоях, и девушка несколько лет не заходила к ней в спальню. За это время мало что изменилось. Разве только горшочков с разными притираниями стало больше на стоявшем у окна столике, да поубавилось светильников, словно Лепида не хотела, чтобы избранные, допущенные в спальню, видели следы ее увядания. Впрочем, опасения хозяйки дома были напрасными: она выглядела старшей
