style="font-size:15px;"> После долгой паузы солдат шагнул вперед со стальными наручниками в руках. Не их вина, что они служат под командой Фрома.
Через его плечо Гвенна взглянула на адмирала.
– Это действительно необходимо?
Он встретил ее взгляд и вздернул подбородок.
– Отведите ее в карцер.
– Мне очень жаль, командир, – бормотал солдат, застегивая на ее запястьях холодные браслеты.
– И мне, – ответила она. – И мне.
Карцер был – глянуть не на что: три крошечные каморки в глубине трюма. В той, в которую впихнули Гвенну, можно было только сесть спиной к переборке, да и то поджав колени. Ни встать, ни лечь, ни вытянуться. Ей вспомнились деревянные клетки, в которых на Островах отрабатывали действия в плену. Она как-то провела в такой целую неделю – под дождем и струями мочи. Да и самой приходилось ходить под себя. Все кадеты соглашались, что хуже недели в клетке ничего не бывает, но что они понимали, кадеты? Из клетки хоть солнце было видно. И ветер чувствовался. И когда тебе мочились на голову, ты видела человеческие лица. А в карцере стояла чернильная тьма, удушающая жара и воняло застарелым страхом и раскаянием.
Хуже того, здесь не на что было отвлечься. Не с кем драться, некого выносить из огня; ни налечь на весла, ни надерзить начальнику – в темноте нечего делать, кроме как смотреть в глаза своему поражению, заново перебирать все решения. Если бы она иначе вела поиск. Если бы остерегалась «звездочек». Если бы приказала идти в Бани пешими. Если бы удержала Джака. Если бы первым вытолкнула наружу Талала… Она вглядывалась в эти иные миры, как оголодавшая нищенка заглядывает в открытые двери недоступного для нее трактира.
Корабельная рында отбивала вахты: утренняя, полуденная, собачья вахта, ночная, утренняя, полуденная…
Никто не принес ей воды. Язык распух. Рану на плече жгло и дергало, потом она успокоилась. Гвенна поймала себя на том, что от нечего делать щупает отекшие ткани, нажимает, лишь бы почувствовать боль, и заставила себя бросить это занятие. Она ловила слухом голос Анник, потом голос Фрома, но до нее долетали только бессмысленные обрывки разговоров. Затекшие мышцы свело судорогой, стянуло болью, словно их отдирали от костей. Ей представилось, как рвут на части Талала, как палачи, добиваясь ответов, медленно режут его на куски.
– Как жаль, – шептала она в темноту. – Святой Хал, как жаль.
Слова на языке были мертвыми, тухлыми. Чего стоят ее сожаления? Что они исправят?
Ничего. Ничего не стоят и ничего не исправят.
Гвенна попробовала чуть распрямиться в тесном ящике.
Кто-то завозился с замком, и слабый серый свет ожег ей глаза. Сощурившись, она повернулась к двери, различила два мужских силуэта (солдат, может быть тех же, кто конвоировал ее вниз), а за ними в темноте – прямого как палка адмирала Фрома.
Она открыла рот, чтобы заговорить, но растрескавшийся язык не справился со словами.
– Он
