взгляда Козыря.
– Это не малява, это мутный гон и ванькин керогаз, – сказал Козырь твердо. – Дед и Император хорошо знают меня, они такое написать не могли. Дай ее мне. Я один знаю их подписи.
– Не ты один, – сказал Саша-Кострома. – Я в «восьмерке», на Ладоге, был «связным», там Император чалился в то время.
– Там только одно мутное гониво, – вступил Гнев. – Это то, что ты когда-то был честным вором, Козырь. Фуфло это. Я думаю, ты всегда был крысой. Жалко, что вскрылось это поздно.
Они сидели в той же каптерке и тем же составом, как и тогда, когда без малого шесть месяцев назад принимали Козыря в «пятьдесят первую». Только теперь авторитеты «пятьдесят первой» смотрели на него по-другому. И он на них – тоже.
– Мне такие предъявы не канают! – как можно уверенней сказал он. – Меня на союзной сходке Японец, Джамбо и Самолет «крестили»! Я могу большого разбора требовать!
– А пока будешь под шконкой жить, чушкарем?! – усмехнулся Медведь. – И оттуда требовать…
– Меня никто здесь не может тронуть. Не пяльтесь и не лыбьтесь. Я – вор союзного значения, без Японца или Джамбо меня даже пальцем…
Электронщик подошел к Козырю сзади и сильно хлопнул в ладоши, вроде как по мячу, только между его ладонями оказались маленькие, деформированные уши вора. Тот вскрикнул, вскочил, зашатался, держась за голову.
– Вот ты уже и не вор, – сказал Гнев. Лицо у него оставалось как всегда неподвижным, но в голосе слышалось удовлетворение.
– Я Смотрящий, меня никто не смещал…
Гнев и Электронщик переглянулись.
– У него писка[5] в левом рукаве, – предупредил Медведь.
Но все подобные мелочи уже не имели значения. Быстрое движение – и вот Козыря уже держат за руки, развернули, ударили лбом в стену, чтобы оглушить.
– Не трожь! Пошли прочь, суки! Вам всем будет хана!..
Еще раз ударили, сильнее. Еще… Козырь потерял сознание. Гнев достал кусок проволоки, набросил на шею, но Медведь поднял руку.
– Не надо. Пусть охладится. Сколько там?
– К вечеру сорок два натянуло, – пояснил Саша-Кострома.
– Ну, и пусть полежит часок, ему хватит, – сказал Медведь и направился в отряд, к «первому» столу, пить чифирь.
Хлеб маслицем намазали, нарезали тонко колбаски копченой, сальца, почесали языками о том, как Козырь такую косячину упорол… Когда перекусили, накинули фуфайки и вышли проверить. Козырь уже напоминал кусок мяса, замороженного для долгого хранения. Гнев зачем-то присел, потрогал холодную шею, встал, отдуваясь, отряхнул ладони, вытер их о штаны.
– Крысе – крысячья смерть, – сказал он и сплюнул. Все прислушались: болтали, что когда за сорок, то плевок замерзает
Писка –
