затряслась, отчего лавка стала подпрыгивать.
Микаш поставил на стол миску и присел рядом. Положил ладони на голову сестры, посылая волны тягучей безмятежности. Сколько себя помнил, он умел это – чувствовать чужие эмоции, подслушивать мысли, успокаивать драчунов или заставлять людей отвести глаза. Это было столь же естественно, как дышать. Иногда, неосторожным взглядом или жестом, он выдавал, что знает чужие мысли, чего люди пугались. Ему бы хотелось стереть это из их памяти, как мать состирывала пятна с его рубах.
Агнежка медленно расслабилась, задышала глубоко. Взгляд ее сделался более осмысленным.
– Мика, – измученно произнесла она с улыбкой. – Мой Мика прийти.
– Пришел! А сейчас будем есть. – Он зачерпнул полную ложку супа и, немного остудив, поднес ко рту сестры. Но Агнежка замотала головой. – Давай, Одуванчик, ложку за меня, чтобы я был сильным, много работал, и мы пережили зиму.
Она сдалась и открыла рот.
– Ложку за маму, чтобы она не хворала и заботилась о нас. Ложку за тебя, Одуванчик, чтобы ты поправилась, и к тебе посватался самый богатый парень на селе!
– Мика! – хихикнула она.
Он рассмеялся вместе с ней.
– Микаш! Хватит нести вздор! – оборвала их мать. – Поторапливайся. У тебя еще куча работы. Никто ее за тебя не сделает.
– Успею, разве я когда-нибудь не успевал? – отмахнулся он и повернулся к сестре. – Ам, чтобы лихо белоглазое наш дом всегда стороной обходило.
Микаш еще долго корил себя за эти слова, ведь в дверь тут же постучали. Он знал, что это была не ветка. Сердце ухнуло в пятки.
Стук повторился.
– За печь, живо! – велела мать, вытирая руки о передник.
Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался.
Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, завывал ветер, капала вода с потолка. Среди всех этих звуков отчетливо слышалось, как стучала клюка о земляной пол.
– Зачем пожаловали, госпожа? – мать говорила ласково и мягко, будто обращалась к высокородному.
– Искала приют в бурю. Нельзя? – проворчал старческий голос.
– Да ну что вы! Мы так бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.
– Я неприхотлива.
Снова раздался стук клюки и ковыляющие шаги.
Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха в сером балахоне, полноватая и сгорбленная. Мать налила еще одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.
– Вы уж простите, у нас больше ничего нет.
– Ай, врешь! – укорила ее старуха.
– Мика-мика-мика, – забормотала сестра и снова принялась раскачиваться.
– Хворая она у тебя? – Старуха взяла Агнежку за подбородок и повернула ее голову к себе. – Не любишь ее, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придет.
Старуха
