отделение меня тоже завели под усиленным конвоем, как будто бы была злостной преступницей.
Небольшая комнатка со столом, образцами документов, усиленная стальная дверь с решеткой из толстых прутьев и небольшое окошко, забранное более аккуратной и тонкой решеткой. Небогато. Точь-в-точь, как в нашем мире. Если бы у меня так сильно не зудели руки от наручников, то я бы решила, что это просто сон.
– Бруксу привезли, – буркнул одни из бугаев мельком наклонившись к окошку, крепко держа меня под руку, – без РУМ.
– Ого! – отозвался дежурный, и железная решетчатая дверь, пиликнув, открылась, пропуская нас внутрь.
В прошлый раз ребята-полицейские тоже завели меня за такую дверь и усадили в кабинете на мягкий стульчик. И я думала, что и в этот раз будет так же. Но нет. Мы прошли по узким коридорам и остановились перед клеткой. Я даже пикнуть не успела, ошеломленно хлопая накрашенными ресницами, как меня подтолкнули в камеру и заперли дверь.
– Эй! – я развернулась на каблуках, – наручники хотя бы снимите!
Бугай презрительно фыркнул:
– Скажи спасибо, что мы тебя на месте не пристрелили, брукса.
И ушел. Оставил меня совсем одну в холодном, сером, каменном мешке, без окон и с решеткой во все стену. И как он мог мне нравится? Гад.
В камере даже света не было, одинокая лампочка висела в коридоре, освещая совсем немого пространства вокруг себя. В одном из темных углов виднелись очертания унитаза и раковина с выложенным кафелем фартуком. А вдоль всей стены напротив решетки на высоте чуть ниже колена располагалась широкие деревянные нары.
Здесь, наверное, крысы есть, мелькнула мысль, и я одним прыжком взлетела на скамью. Сердце бухало. Я по привычке прикусила губу, чтобы не разреветься, и совсем забыла про свои острые, акульи зубки. По подбородку пролегла черно-красная дорожка, и кровь закапала мне на грудь, пачкая новое, белоснежное платье, купленной только вчера специально для знакомства с Лехой. Стало еще обиднее, и я захлюпала носом. Ох, уж эти восемнадцать лет! Я и забыла, что была такой плаксивой.
Время шло. Я поплакала, успокоилась, потом поплакала еще. Все равно больше делать нечего, кроме как жалеть себя. Такую маленькую и беззащитную. Окон в камере не было, и я даже примерно не представляла сколько я уже просидела в камере. С одинаковым успехом это могло быть двадцать минут и двадцать часов.
Зуд от запястий перешел уже на все руки, и я даже порадовалась, что скована наручниками за спиной, а то разодрала бы себя до крови. Так сильно все чесалось. А еще я почувствовала голод…
Не такой, как обычно, а странный… Как будто бы я была голодала уже так давно, что забыла вкус пищи. А теперь меня привели в магазин с пластиковыми продуктами. И разумом я понимаю, что ничего не изменилось, но желудок мне не верит. И требует, чтобы его накормили. Рот наполнился слюной. Ее было так много, что я не успевала глотать, и она потекла по уголкам губ. Платье на груди мгновенно стало
