чувством душу живописца. Хромоногий недотёпа Славик под нажимом активной творческой натуры своей возлюбленной довольно быстро стал Стасом. Поражённый её восприимчивостью ко всему прекрасному и потрясающей предприимчивостью в делах, он стремился на свет её кошачьих глаз, как лёгкий малёк на таинственный светящийся во мраке вод пузырёк – всего лишь электрическую приманку глубоководной зубастой громады-удильщика.
Это был бурный и довольно необычный для них обоих роман. Как внезапное цунами, он широкими разливами затопил всё внутреннее содержание и всю внешнюю жизнь влюблённого художника. Не слишком экзальтированная в эмоциях, избалованная любовью и признанием заезжая Афродита, напротив, чувствовала, что вправе творить с новым партнёром всё, что ей только заблагорассудится, и от этой безнаказанности временами ей становилось невыносимо скучно.
Яростная защитница свободы любила борьбу, но и в борьбе предпочитала твёрдо стоять на ногах, чувствуя надёжную опору. Опорой же для неё всегда был её талант. Она знала, что сможет прожить одна, что бы там ни случилось. Поэтому особой нужды в любви и понимании со стороны спутника у неё не было.
Через несколько месяцев, наскучив его беззаветной преданностью, она охладела и всё чаще стала выезжать куда-нибудь одна или в компании других кавалеров, которые невесть откуда появлялись в К. и наводили на Столпина ужас. Бедный ревнивец стал похож на маньяка: с раскрасневшимися от недосыпа и душевного напряжения глазами он бродил кругами возле коттеджа в ожидании, когда его прекрасная муза соизволит явиться домой. Он не мог устроить ей скандал, потому что был не так воспитан, и не смел даже голос на неё повысить, хотя иногда ему хотелось её захлестнуть. Особенно трудно ему было в те моменты, когда она ярко накрашенная в вызывающем наряде собиралась на очередную романтическую авантюру – как она утверждала «исключительно ради творчества». Как-то вечером она бросила в просторном холле горькую фразу, что рассыпалась мелкими осколками, гулко отражаясь от стен, а потом, после её ухода, остро застряла в мозгу и причиняла тупую боль:
– Кто ты такой, чтобы меня удерживать? Я сама решу, что мне делать, когда, как и с кем. Будь так любезен, иди спать.
5.
Несколько раз он пытался уйти от неё, но не смог. Куда уходить? Всё, что его окружало, – это бледные, обшарпанные четыре стены со старомодными обоями, окно с глупейшими занавесками времён Коминтерна, не иначе, старая полка с книгами, которые прочёл ещё в старших классах школы, скрипучий диван с вонючей рыхлой подушкой и дырявым пледом, сваленные в куче в углу подрамники, этюдник, холсты, банки, коробки с красками, кистями и залапанными мятыми тряпками, а вместо стола сбитые кое-как козлы, накрытые ошкуренной добела доской. Не на чем остановить взгляд. Негде развернуться. Нечем заниматься, кроме ежедневных вылазок за город. Даже в другой район невозможно было поехать иной раз.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст
