восклицаем мы с Георгом одновременно.
Генрих смотрит на нас вызывающе – у дохлой пикши бывает иногда такое выражение.
– Да, бой был нелегким, – говорит он и почему-то опять надевает шляпу.
– Лучше бы вы проиграли его, – отвечаю я.
– Что?
– Проиграли бы этот бой.
– Что? – сердито повторяет Генрих. Я легко вызываю его раздражение.
– Он жалеет, что ты продал крест, – поясняет Георг Кроль.
– Жалеет? Как прикажешь это понимать? Черт бы вас побрал! Мотаешься с утра до ночи, продаешь блестяще, и тебя же в этой лавчонке еще встречают упреками! Поездите-ка сами по деревням и попробуйте…
– Генрих, – кротко прерывает его Георг. – Мы же знаем, что ты из кожи вон лезешь, но мы живем сейчас в такое время, когда продажи разоряют. В стране уже давно инфляция. С тех пор как кончилась война. Но в этом году инфляция усиливается и развивается как скоротечная чахотка. Поэтому цифры уже не имеют никакого значения.
– Это я и без тебя знаю. Я же не идиот.
Ни один из нас не возражает. Только идиоты утверждают, что они не идиоты. Противоречить им бесполезно. Я знаю это на основании тех воскресений, которые провожу в лечебнице для душевнобольных. Генрих вытаскивает из кармана записную книжку.
– При покупке памятник с крестом обошелся нам в пятьдесят тысяч. А продали мы его за три четверти миллиона – кажется, прибыль неплохая.
Он снова барахтается в мелководье тупых сарказмов. Генрих считает, что должен воспользоваться случаем и поддеть меня – ведь я когда-то был школьным учителем. Вскоре после войны я в течение девяти месяцев учил ребят в глухой степной деревне, пока не бежал оттуда, преследуемый по пятам воющим псом зимнего одиночества.
– Еще выгоднее было бы, если бы вы вместо нашего великолепного креста продали вон тот чертов обелиск, который торчит перед окном, – говорю я. – Судя по рассказам, ваш покойный папаша шестьдесят лет назад, при основании фирмы, приобрел его еще дешевле – за какие-нибудь пятьдесят марок.
– Обелиск? Какое отношение обелиск имеет к нашему делу? Обелиск продать нельзя, это понятно каждому младенцу.
– Именно поэтому его было бы и не жаль, – настаиваю я. – А крест жаль. Нам придется за большие деньги выкупить его обратно.
Генрих Кроль отрывисто сопит. В его толстом носу сидят полипы, и нос легко распухает.
– Может быть, вы вздумаете уверять меня, что сейчас можно выкупить такой крест за три четверти миллиона?
– Это мы скоро узнаем, – замечает Георг Кроль. – Завтра приезжает Ризенфельд. Нам придется делать новый заказ Оденвэльдскому гранитному заводу; на складе у нас осталось мало гранитных памятников.
– Ну, у нас есть еще обелиск, – коварно вставляю я.
– Почему же вы тогда сами не продаете? – задыхаясь от возмущения, спрашивает Генрих. – Значит, Ризенфельд приезжает завтра утром? Тогда и я останусь дома и сам с ним переговорю!
