назад. Но он тут же отбросил эту мысль. Де Ломени знал, что в данный момент он не имеет права покинуть своих солдат и краснокожих союзников. Настроение у всех было весьма неустойчивым. И его присутствие здесь было необходимо, чтобы избежать опасной вспышки.
Я с нетерпением жду от Вас вестей, – писал святой отец. – Если бы Вы знали, как радостно мне чувствовать, что Вы, дорогой мой друг, дорогой мой брат, совсем рядом.
В этих строках нарочито холодного и категоричного письма вдруг проступила мягкость д’Оржеваля, придававшая ему обаяние и приносящая радость тем, кого он одаривал своей дружбой. Де Ломени входил в число этих избранных. Они подружились очень давно, еще в школьные годы. Это была дружба двух мальчиков, томившихся под мрачными сводами коллежа; она скрашивала тоску холодных зорь, пропахших чернилами и ладаном, и помогала выносить зубрежку и бесконечное бормотание молитв.
С годами Себастьян д’Оржеваль окреп и великолепно развился, он пылал внутренним мрачным огнем, с необыкновенной стойкостью выносил все лишения, все умерщвления плоти, увлекая за собой на путь святости менее фанатичного де Ломени. Затем дороги их разошлись. И только спустя много лет они снова встретились в Канаде. Первым сюда прибыл де Ломени-Шамбор вместе с другим рыцарем Мальтийского ордена, мессиром де Мезонневом. Он сыграл немалую роль в том, что его друг, иезуит, приехал в эти края, ибо его письма пробудили в отце д’Оржевале, который в ту пору преподавал философию и математику в коллеже д’Аннеси, страстное желание нести Слово Божие в дикие леса Канады, обращал в веру Христову индейцев. Десять лет, проведенные им в Канаде, были годами подвижничества. Он исходил вдоль и поперек эту страну, изучил нравы и обычаи индейских племен, их языки и диалекты, он пережил все, что только можно было пережить, вплоть до изуверских пыток. В глазах де Ломени его собственные деяния и заслуги меркли, когда он сравнивал их с физическими и моральными подвигами своего друга. Он преклонялся перед ним и упрекал себя порою за то, что, не устояв перед искушением посвятить себя военному ремеслу, изменил своему истинному призванию и служил Господу оружием, а не словом. И каждый раз он бывал до глубины души растроган, когда вдруг в обращенных к нему письмах встречал теплую фразу или слово; он сразу чувствовал себя ближе к этому человеку, чья полная самоотречения жизнь внушала ему почти благоговение. И сейчас, склонившись над письмом, он ясно видел перед собою тонкое лицо отца д’Оржеваля, обрамленное густыми каштановыми волосами, его высокий лоб – свидетельство недюжинного ума. «Ребенок с таким лбом не будет жить на белом свете, – твердили учителя в коллеже. – Его ум убьет его». Из-под густых бровей смотрели синие, глубоко посаженные, удивительно ясные глаза. Благородное лицо не портил даже перебитый выстрелом ирокезов нос, а его полные сочные губы прятались в бороде. Таков был его друг, человек, стоически выносивший, казалось, непосильные испытания. Де Ломени представлял, как быстро бегает перо д’Оржеваля по березовой коре, – ею
