лакей.
– В первый раз в России?
– В первый!
– Никогда не был тут?
– Никогда!
– И не говорит по-русски?
– Ни слова!
– Вы давно у него служите?
– Нет, недавно. Пан нанял меня в Познани за то, что я говорю по-русски.
По-русски говорил он очень плохо, с сильным акцентом и часто вставлял в свою речь польские слова.
– А вы не знаете, – продолжал расспрашивать Варгин, – где маркиз должен был остановиться в Петербурге?
– Того совсем не знаю! – покачал головой лакей.
– Есть у него, по крайней мере, здесь кто-нибудь, кому можно было бы дать знать о случившемся с ним?
– И того не знаю!
– Как же быть? – обратился Варгин к товарищам. – Ведь нельзя же оставлять его здесь, на перепутье!
– Да и везти никуда нельзя, – сказал Кирш, – пожалуй, не выживет. Похоже на то, что дай Бог, чтобы до завтра дожил.
– Вот жизнь-то человеческая! – философски заметил Варгин, глядя на молодое, нежное и красивое лицо маркиза, – ведь какой молодец, подумаешь! Если бы ему сегодня утром сказали, что вечером он будет накануне смерти, он, конечно, не поверил бы, а теперь...
Маркиз вдруг поднял глаза и, словно в ответ на слова Варгина, произнес ясно и отчетливо на французском языке:
– Я умру!
Эти два слова Трамвиль произнес так неожиданно, что никто в первую минуту не нашелся, что ответить ему, и водворилось неловкое и долгое молчание.
– Я умру, – повторил маркиз, – я это чувствую. Станислав! – позвал он, не поворачивая головы, двинуть которую был не в силах, и только глазами ища своего слугу.
Станислав, стоявший у изголовья, подошел и стал так, чтобы его было видно больному.
– Шкат... шк... – невнятно пробормотал тот заплетающимся уже языком.
Сделанные им усилия, чтобы проговорить несколько слов, заставили его снова ослабеть.
– Шкатулку? – подсказал Станислав, видимо научившийся уже понимать барина с полуслова.
Трамвиль закрыл глаза, как бы сказав этим: «Да!». Станислав взял со стола тяжелую, окованную скобами шкатулку и поднес ее.
– Открыть?
Маркиз опять показал глазами, что «да».
Шкатулка была та самая, которая при падении экипажа причинила все несчастья, ударив углом в голову бедного Трамвиля.
Станислав открыл ее.
Там стоял в бархатных гнездах ряд пузырьков и флаконов, так надежно помещенных, что ни один из них не разбился. Правда, они были сделаны из прочного, граненого, очень толстого хрусталя.
– Крайний... в... левом... углу... – напрягая все свои силы, выговорил маркиз.
Тут на помощь Станиславу пришел Кирш. Он скорее поляка распознал, какой угол считать левым, достал флакон, показал его Трамвилю и спросил:
– Этот?
Трамвиль закрыл глаза.
– Сколько
