это все равно что в Красный Крест?! Напиши Верочке Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да?
– М-да-а… В последнее время, прямо скажу, не нравится мне политика Турции!
– О-о, это такой жулик… Стоит Турции заметить, что Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее.
– Да что ты? Не говори!
– Вот – я! А вот – Германия! Сбрить мне усы, если так не будет!
– А Япония?
– Что – Япония… Германия ее торопит – начни, говорит, чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы, так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне деваться?
– А что говорит Гитлер?
– Гм, Гитлер… Гитлер уже дважды объявлял по радио о взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая бестия… Нет, плохи их дела!..
– Дай бог!.. Налей, Зурикела!
Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте, за мир.
– А я стихи вчера написал! – вдруг выпалил я.
– А ну, прочти!
Илларион от неожиданности выронил кусок ветчины. Я нерешительно взглянул на Илико. Илико поперхнулся вином и посинел, как петушиный желудочек. – Валяй, валяй, теперь уже все равно! – сказал он.
– Что ты сказал? – спросил, отдышавшись, Илико.
Илико и Илларион переглянулись.
– Ну-ка, прочитай, пожалуйста!
Я достал из кармана лист бумаги, встал, выпрямился, протянул вперед левую руку и как можно громче начал:
Враг коварный, враг проклятый,
Он на нас ползет войной!
Не бывать ему с победой —
Мы дадим смертельный бой!
Герои наши не дремлют,
Гремят наши пушки и танки,
А если потребует Родина,
Я смело пойду в атаку! —
закончил я и с трепетом стал ждать приговора.
– М-да-а-а… Написано довольно того… громко! – сказал Илларион после получасовой паузы.
– Это еще ничего, можно прочесть и тише… Но что с ним теперь будет? – ответил Илико, с сожалением глядя на меня.
– Скажи-ка, давно тебя тянет к стихам? – спросил меня Илларион.
– Уже месяц! – сказал я.
– Где же ты был до сих пор, несчастный, вовремя не мог сказать, что ли? А теперь что делать будем? Бабушку твою бедную жалко мне, а я-то раньше знал, что в один прекрасный день ты все равно с цепи сорвешься! – сказал Илико и махнул рукой.
– Ну и как, легко они даются тебе?
– Ничего… За день сочиняю восемь-девять таких стихов! Бумаги нет, а то больше написал бы!
– Мало! – сказал Илико.
– Бабушка знает про твое стихоплетство? – спросил Илларион. Неожиданный вопрос застал меня врасплох.
– Нет.
– Ну так и не говори ей. Хватит старушке и другого горя… У тебя есть еще стихи?
– Есть. О любви…
– А ну, прочти!
Я нерешительно взглянул на Илико.
