соседняя дверь и кто-то скользнул внутрь. Я предположил, что, возможно, это вернулся Роуэн: такое уже случалось, когда он вдруг вспоминал об очередном проступке, о котором забыл мне исповедаться.
Но нет, это был тот самый узнаваемый голос с хрипотцой, который вдохновил меня на дополнительные молитвы на прошлой неделе.
– Это снова я, – сказала женщина и нервно рассмеялась: – Э-э-э, не католичка.
Я ответил более низким, чем мне хотелось бы, голосом, слова прозвучали отрывисто. Таким тоном я уже давно не разговаривал ни с одной женщиной.
– Я тебя помню.
– Правда? – Она казалась немного удивленной, словно не ожидала, что я на самом деле ее запомню. – Хорошо, я полагаю.
Она немного передвинулась, и сквозь ширму мне удалось разглядеть женские очертания: темные волосы, белую кожу, мимолетный намек на красную помаду.
Я тоже слегка наклонился, неосознанно. Мое тело внезапно стало ко всему чрезвычайно чувствительным: к сшитым на заказ брюкам (подарок моих братьев-бизнесменов), жесткость деревянной скамейки, воротник, который вдруг стал невероятно тугим, я бы сказал, даже удушающим.
– Вы ведь отец Белл? – спросила она.
– Да.
– Я видела вашу фотографию на интернет-сайте. На прошлой неделе я подумала, что, может, было бы лучше узнать ваше имя и как вы выглядите. Ну, знаете, чтобы представлять, что разговариваешь с человеком, а не с разделяющей нас стеной.
– И помогло?
Она колебалась.
– Не очень. – Но она не стала вдаваться в подробности, а я решил не давить, главным образом потому, что пытался отвлечься от потока немыслимых желаний, переполнивших мой разум.
«Нет, ты не можешь спрашивать ее имя».
«Нет, ты не можешь открыть дверь, чтобы увидеть ее лицо».
«Нет, ты не можешь требовать, чтобы она исповедалась только в своих плотских грехах».
– Ты готова начать? – спросил я, стараясь вернуть свои мысли к насущному вопросу – к исповеди.
«Следуй сценарию, Тайлер».
– Да, – прошептала она. – Да, я готова.
II
Поппи
– Так вот, у меня есть работа. Вернее сказать, была, потому что сейчас я занимаюсь кое-чем совершенно другим. Но еще месяц назад я работала в одном месте, которое можно было бы считать… греховным. Думаю, это как раз подходящее слово, хотя я никогда не чувствовала себя грешницей, работая там. Наверное, вы полагаете: именно поэтому я здесь, и в какой-то степени так оно и есть, но на самом деле мне кажется, я должна исповедаться, так как не чувствую, что обязана сознаваться в содеянном. В этом есть хоть какой-то смысл? Вероятно, я должна чувствовать себя ужасно из-за того, что делала и как зарабатывала деньги, но ничего подобного не чувствую и прекрасно понимаю, что это неправильно.
Кстати,
