должен играть свою роль. Да и где-то в глубине души ассистента патентного бюро ещё тлело желание найти ту самую жемчужину – тлела вера в то, что тысяча первый сумасшедший всё-таки окажется новым Ломоносовым, ну или на худой конец Поповым.
Алексиевич взглянул на гостя, перевёл взгляд на окно – дождь и не думал утихать. Он вдруг осознал, насколько сыро в кабинете и поёжился от этой всепроникающей, всепропитывающей мороси.
– Садитесь, – устало сказал он.
Пепельница превратилась в небольшой дымящийся вулкан из окурков. Алексиевич разговаривал с Бурмистровым несколько часов. Ассистент, компанию которому составляла лишь одинокая настольная лампа, зарылся в расчёты, теоретические выкладки и выводы учёного.
Чем глубже он погружался в мысли Бурмистрова, пытаясь выискать хотя бы нотку безумия, тем сильнее убеждался, что её там нет. Это была идеально-чистая, почти стерильная работа – чёткий логический механизм. Всё это звучало слишком здраво.
Учёный оставил все свои бумаги – а прямо поверх одного чертежа написал телефон для связи.
Алексиевич потёр рукой сухие, одатые песком глаза и взглянул в окно – дождь давно прекратился. По сине-серому небу всё также были размазаны чёрные кляксы туч, очерченные бледно-оранжевой зарёй – солнце в летнем Петербурге никогда по-настоящему не садилось.
«Сколько сейчас времени? Пол первого? Или уже пять? Нужно поспать»
Ехать домой не было никакого смысла, так что Алексиевич решил прилечь на небольшом красном диванчике прямо у себя в каморке: разбуженные пружины встретили его недовольным тихим скрипом. В раскалывающейся голове до сих пор пульсировала реплика Бурмистрова:
«Детей можно будет выращивать точно так же, как огурцы и помидоры. Мы в космос летаем, атом приручили, а плодимся до сих пор как какие-нибудь орангутанги – ну что за глупости? Женщины тратят свои силы на вынашивание и вскармливание детёнышей – где ж такое видано в наш век. Никакого прогресса».
Алексиевич засыпал тревожным сном: сознание медленно сползало в тёмную бездну, отчаянно цепляясь за россыпь вопросов, главным из которых был:
«Кто же вы такой, Олег Григорьевич?»
Глава 4. Петербург, 202? год
В мрачный омут винного бара падали и падали люди – крохотное заведение жадно глотало посетителей, посетители жадно глотали капли свободного воздуха. Дверь то и дело открывалась: румяные, разгоряченные морозом и спиртным, с распахнутыми пальто, шубами, с белым песком снега на головах и плечах – люди жарко спорили, увлеченно обсуждали, страстно признавались.
Получив короткую передышку, выйдя из искусственной чиновничьей комы, город гулял, пил, ел, жил, ибо второго шанса могло уже не представиться: никто не знал, чьи судьбы завтра сломаются – навечно, чьи двери завтра закроются – навсегда.
Ким проводил свой выходной
