Ненавижу! Таких только убивать надо. Я бы в партизаны ушёл, да мать жалко.
– Ну что за дичь… – простонала Сашка. – Ответь честно, не ври… поклянись, что не соврёшь.
– Ну, смотря что. Если спросишь военную тайну, то…
– Какой сегодня год? Это же не военная тайна!
Боря присвистнул.
– Это ни для кого не секрет. Третье июля, сорок второй год.
– Да ты гонишь!
– Кого гоню?
– Врёшь! Обманываешь! Говоришь неправду! – повысила голос Сашка. – Поклянись, что сегодня сорок второй год.
– Честное комсомольское.
– Дурак! Сейчас и комсомола-то нет.
– Если райком эвакуировался, это не значит, что я перестал быть комсомольцем, – блеснул в темноте глазами Боря и добавил мягче: – Шур, пойдём к нам, здесь опасно. Уже комендантский час.
– Подумаешь, – поджала губы Сашка. Ей ничего не оставалось, как согласиться.
– Вот здесь умывайся, – сказала хозяйка и кивнула на серый жестяной рукомойник с крышкой.
Сашка подёргала за длинный носик, недоумевая, почему не течёт вода.
– Не умеешь? Вверх толкай ладошкой… ну да, вот так.
Тётя Тоня усадила Сашку за кухонный стол, над которым тускло светила голая лампочка без плафона, и присела сама. Подвинула Сашке тарелку порезанной кружочками варёной картошки, политой маслом, отрезала ломоть хлеба.
– Не отыскала бабушку-то? – спросила она и подпёрла ладонью щёку.
– Не-а, завтра найду. Я посёлок плохо знаю, давно здесь не была, – ответила Сашка и мысленно прибавила: «Найду, когда закончится этот сумасшедший день».
– Поищи, – согласилась Антонина, – только в исподнем нехорошо по улице ходить.
Она скрылась в комнате и вернулась со старомодным светлым платьем в мелких бежевых ромашках.
– На-ка, примерь. Должно подойти, я раньше худенькой была.
Сашка от платья отказалась, даже в руки брать не захотела. Она и не помнила, когда последний раз носила платье.
– Не надо, спасибо. Мне так удобнее.
– В панталонах! – ахнула тётя Тоня. – Да и с дырками они у тебя, срамно смотреть.
«Ну и не смотри!» – с неприязнью подумала Саша, однако промолчала, прикусила язык. Нехорошо сидеть за чужим столом, есть чужой хлеб – и грубить.
Борис усмехнулся, надел кепку и направился к двери.
– Ты это куда, Борька? – всполошилась хозяйка.
– Надо мне.
– Я тебе покажу «надо»! Ну-ка вернись! В гроб мать загнать хочешь?
Антонина вскочила, закрыла дверь на крючок и намахнулась на Борьку полотенцем.
– Мам, мне четырнадцать лет! – крикнул он и, потоптавшись у порога, неохотно вернулся к столу.
– В том и дело, что всего четырнадцать. Ложись спать… и не смей мне, Борька!
Сашку уложили в маленькой комнате, наверно Бориной,
