нет у него желания присутствовать на тайном венчании царицы с самозванцем.
– Позже приду! – грубо рявкнул сам себе Заруцкий.
В хоромах царя Димитрия было шумно. Челядь таскала на стол в деревянных мисках квашеную капусту с клюквой, от которой польская шляхта в свите князя-гетмана Рожинского брезгливо морщилась. Но появление на столе дичи и курятины воспринялось ею благосклонно.
Вновь зазвенели кубки в руках шляхты и благородного казачества. Все пили за царя Димитрия и царицу Марину Юрьевну. Стол царственной паре организовали у стены под образами, недалеко от большой печи, украшенной зелеными изразцами. Из поместья какого-то ограбленного казаками и ляхами боярина притащили домашнюю утварь и мебель. Золоченые канделябры, расставленные по углам, отбрасывали приятный и домашний свет.
Новоявленный царь не стал утруждать себя русскими одеяниями, а напялил на себя польский жупан, расшитый золотными нитями, и красную шапку с плюмажем. Его одеяние вызвало веселое одобрение у поляков, но разозлило казаков и некоторых московских бояр, перешедших к нему на службу.
Дмитрий видел их кривые взгляды в сторону своей царственной особы. Они бы с удовольствием накинули ему петлю на шею, если бы не Шуйский, что погнал их прочь от Москвы. Но вино делало свое дело, и Димитрий, вливая в себя очередную чару вина, кивал гостям головой доброжелательно и снисходительно и искоса поглядывал на царицу.
Весь его разум занимала мысль, что наступит время, и пьяные гости сгинут с глаз, останется он с ней один, и тогда полетят прочь на пол все наряды, слезет с лица надменная улыбка и повалится она в брачное ложе, как простая девка на сено. И станет она его царицей на веки вечные. Марина видела его взгляды, но старалась отворачиваться в сторону, ведя разговоры со своей служанкой Барбарой.
Заруцкий наступил сапогом в лужу у крыльца. Холодная осенняя вода, словно мышь, пролезла сквозь кожаные швы сапога.
«Так и московиты, словно эта лужа, просочатся сквозь воинство самозванца, – думал атаман. – Просочатся и скуют все тело больным недугом».
Заруцкий решительно дернул деревянную ручку на себя. В сенях он чуть не сшиб с ног митрополита Филарета. Тот, завидев атамана, брезгливо поморщился и вышел во двор, громко хлопнув за собой дверью. Заруцкий остановился.
«Владыко Филарет в Тушино, а Гермоген на Москве кафедру держит. Но неспроста появился здесь Филарет, – закралась крамольная мысль. – Может, Филарет собирается отлучить патриарха Гермогена? Но кто из московитов примет всерьез его анафему, кроме того сброда, что собрался в Тушино?»
Заруцкий открыл дверь. Шляхта пила вино и спорила с казаками и русскими боярами. Димитрий, захмелев, бросал косые взгляды то на столы с пирующими, то на царицу.
«Марина!» – дернулось внутри у Заруцкого.
Атаман снял шапку и ступил на порог.
– Проходи, атаман, проходи! – заорал Рожинский.
Он скинул одного пьяного шляхтича на пол, указав челяди, чтобы
