угловатый, с вечно растрепанными жесткими черными волосами, с походкой неуклюжей, как у утки, – один друг сказал, что он как будто все время падает вперед или, иными словами, кувыркается в будущее.
– Видишь вон ту? – продолжал Хок, указав на девушку чуть заметным кивком. – За все время, пока мы находимся здесь, она ни разу не посмотрела на меня, зато на тебя… – Шевалье покачал головой с наигранным негодованием. – Это все из-за твоих глаз, чтоб им!.. Сверкаешь тут своими опалами…
Оппи привык к комплиментам по поводу своих бледно-голубых глаз; их нередко называли прозрачными или светящимися, но эта метафора оказалась для него новой. Он улыбнулся, повернул голову, чтобы взглянуть на женщину, на которую указывал Хок, и…
И, мой бог, он ведь уже видел это милое лицо – он был твердо уверен в этом. Но где?
– Ого! – вполголоса воскликнул Оппи.
– Вот именно, что ого, – согласился Хок. – И как смотрела на тебя, так и продолжает. Так что придется тебе подойти и познакомиться.
– Я… м-м-м…
– О, ради всего святого… Роберт, иди уже! Ты изучаешь великие тайны вселенной, а девушки по сравнению с ними совсем просты.
Хок преподавал французскую литературу в кампусе Калифорнийского университета в Беркли. Оппи там же преподавал физику. Как правило, представители столь разных специальностей мало общаются между собой – у них просто нет общих интересов, – но Оппи любил французскую поэзию, и они быстро и крепко подружились. У Хока было одно заметное преимущество – среди его слушателей было много студенток (на одной из них он женился), тогда как в тех кругах, где вращался Роберт, женщин было очень мало.
– Действуй, – продолжал подзуживать его Хок. – Сделай что-нибудь такое, о чем стоило бы рассказать Барб, когда я вернусь домой. Попытай удачи.
Удачи… Эйнштейн как-то сказал, что Бог не играет в кости со вселенной, – но, с другой стороны, Бога вряд ли занимают мысли о том, как бы переспать с какой-нибудь барышней.
– Ну ладно, – буркнул Оппи и не спеша распрямился, поднимаясь с дивана. Конечно, он не мог просто подойти и представиться, но тут очень кстати вихрем пронеслась Мэри-Эллен, его квартирная хозяйка, облаченная в одно из своих сшитых из собственноручно расписанных батиков платьев, подметающих пол. Она то и дело устраивала вечеринки, часто посвящая их сбору средств в чью-то пользу. Сегодня деньги собирали для испанских республиканцев – или, может быть, для испанских националистов? Наверно, для хороших людей, но Оппи это было безразлично – он спустился из своей комнаты ради пончиков и выпивки, а не для того, чтобы кого-то поддержать.
– Мэри-Эллен, постойте. Не могли бы вы?..
– О, Роберт! Я очень рада, что вы решились оторваться от книг и присоединиться к нам! Но я вижу, ваш стакан пуст.
– Нет-нет, спасибо, пока не надо. Но если бы вы… – Он сдержанным жестом указал на пышногрудую молодую женщину, сидевшую у камина.
– Ах! – воскликнула Мэри-Эллен; ее широкое лицо расплылось в улыбке. – Конечно! –
