и дня, Михаил отправился в Варшаву. Но на слезные просьбы брата Константин ответил решительным отказом: он уже написал письмо об отречении, остальное – не его забота. Михаил в отчаянии: он так хотел помочь Николаю, так хотел всех примирить…
Он возвращается в Петербург ранним утром 14 декабря. Оценив ситуацию, мчится в казармы гвардейцев. Сначала к конным артиллеристам, потом – к московцам (трудно представить, в каком он был состоянии, узнав, что его любимый полк оказался среди мятежников). Он собирает всех, кто отказался участвовать в восстании, и вместе с ними бросается на помощь брату; от Николая узнает, что тот вверил ему часть правительственных войск, собранных между Исаакиевским собором и Конногвардейским манежем. Великий князь вступает в командование. Его пушки направлены в сторону мятежных рот Гвардейского экипажа. Он готов защищать брата, трон, саму монархию любыми средствами. Он решительно осуждает заговорщиков. И все же… Мучает чувство вины: если бы сумел умолить, уговорить, наконец заставить Константина приехать в Петербург! Не было бы нужды проливать братскую кровь…
И великий князь делает последнюю попытку предотвратить кровопролитие: скачет на Сенатскую площадь, пытается уговорить восставших разойтись. Но там, где не помог авторитет кумира армии генерала Милорадовича, куда ему, молодому, не успевшему снискать не то что славы, просто уважения… В ответ на уговоры в него стреляют, и не кто-нибудь, а сын любимого управляющего Павловским хозяйством его матушки, безупречного, преданного царской семье Карла Ивановича Кюхельбекера! На счастье, Вильгельм Карлович стрелял хуже Каховского. А может быть, слишком волновался, к тому же был близорук. Михаилу Павловичу пришлось ретироваться.
После разгрома восстания ему было поручено участвовать в работе Следственной комиссии, в которой он представлял царствующую фамилию и был, по всеобщему мнению, «не самым сердитым и усердным» из членов судилища. Больше всего о душевных качествах великого князя Михаила говорит то, что он простил покушавшегося на него Кюхельбекера, более того, взял его под особое покровительство. Думается, один этот факт сводит на нет упреки в том, что он слишком придирчив к соблюдению формы одежды и чересчур сурово наказывает офицеров и солдат за самые ничтожные нарушения.
В нем вообще самым неожиданным образом сочетались широта и мелочность, грубость и способность к сочувствию, внешняя суровость и безграничная щедрость. Потому и отношение к нему современников, и отзывы, до нас дошедшие, часто диаметрально противоположны.
Вот несколько тому примеров. Князь Петр Владимирович Долгоруков писал: «Михаил Павлович, не имевший ни серьезного ума, ни рассудка, был, подобно братьям своим, Константину и Николаю Павловичам, человеком грубым, пошлым, ненавидел книги и умных людей и являл собою смесь азиатского хана, австрийского капрала и французского парикмахера-каламбуриста. Он являлся попеременно или тигром с ухватками настоящего
