style="font-size:15px;"> – Я совершенно поражена тобой, дитя мое! – воскликнула старшая. – Молодой человек из Лондона и зарубежных городов, привыкший к самым строгим манерам в обществе и к дамам, которые считают почти вульгарным широко улыбаться! Как ты могла так поступить, Эвис?
– Я… я не думала о том, как я изменилась! – проговорила девушка, терзаемая угрызениями совести. – Раньше я целовала его, а он целовал меня, прежде чем уйти.
– Но это было много лет назад, моя дорогая!
– О да, и на миг я забыла об этом! Он показался мне точно таким же, каким был раньше.
– Что ж, теперь уже ничего не поделаешь. Ты должна быть осторожна в будущем. Я ручаюсь, у него много молодых женщин и почти не осталось мыслей о тебе. Его называют скульптором, и говорят, что когда-нибудь он станет великим гением в этой области.
– Ну что ж, я это сделала, и этого уже не исправить! – простонала девушка.
Тем временем Джослин Пирстон, многообещающий скульптор, отправился в дом своего отца, человека, далекого от искусства, просто занимавшегося торговлей, от которого, тем не менее, Джослин соблаговолил принять годовое пособие в ожидании грядущих славных дней. Но старика, не получившего предупреждения о предполагаемом визите сына, не было дома, чтобы принять его. Джослин оглядел знакомые помещения, бросил взгляд через пустырь на огромные склады, внутри которых вечные пилы ходили взад и вперед по вечным каменным блокам – те же самые пилы и те же самые блоки, которые он видел здесь, когда был на острове в последний раз, так ему казалось, – а затем прошел через дом и вышел в сад на заднем дворе.
Как и все сады на острове, этот тоже был окружен стеной из сухих прутьев, а в дальнем конце выходил на угол, примыкавший к саду Карос. Не успел Джослин дойти до этого места, как услышал бормотание и всхлипывания по другую сторону стены. Голос, который он сразу узнал, принадлежал Эвис, и она, казалось, делилась своей бедой с какой-то такой же юной подругой.
– О, что же мне делать! Что же мне делать? – с горечью говорила она. – Как это было дерзко, как бесстыдно! Как я только могла подумать о таком! Он никогда не простит меня – никогда, никогда я ему больше не буду нравиться! Он будет считать меня дерзкой девчонкой, и все же… и все же я совсем забыла, насколько выросла. Но в это он никогда не поверит!
За этими словами угадывалась та, кто впервые осознала свою женственность, как нежданное приобретение, которое стыдило и пугало ее.
– Он, должно быть, рассердился? – спросила подруга.
– О нет, не рассердился! Хуже. Он был холоден и надменен. О, он теперь такой модный человек – совсем не островитянин. Но нет смысла говорить об этом. Лучше бы я умерла!
Пирстон ретировался так быстро, как только мог. Он горевал из-за инцидента, который причинил такую боль этой невинной душе; и все же это начинало доставлять ему смутное удовольствие.
