что у тебя под ногами, ногами маленькой самочки, лежит бедность – да, воистину сама Бедность, или, по меньшей мере, совершенный и, поверь мне, всецело божественный ее образ.
Не медли же, милый зверек, рой мне скорее яму! Теперь самая пора для этого. Полный освященных гостий, полный псалмов и покаяния, ликования и бесчестья, я прозябну для тебя вновь!
Февраль
Мне ненавистна страсть подрезывать бедняги деревья, беззащитные меланхоличные создания, которым так хотелось бы раскинуться широко во все стороны своими ветвями, ворваться через окна и двери в дома и опрокинуть, словно крепкой рукой, садовые стены, за которыми укрывается, подобно жабе, бесстыдный эгоизм садоводов.
Но кто думает о пленении, в котором прозябают эти узники человеческого обжорства! Палачи Христа, для которых ползать в нечистотах с гимнами на устах и питаться горькими корнями могильных цветов и то было бы незаслуженным счастьем, придумали способ калечить эти не знающие уродства создания, принуждая их наполнять своим соком плоды столь сладкие, что самый аромат их смертелен.
Удивительные образы мучеников, которым отсекали члены на устроенных для них бойнях, чтобы они усладили Церковь вкусом своих страданий! Разве не видим мы, как скручиваются эти несчастные, словно в судорогах, как ссыхается и кровоточит их плоть под мертвой корой, какое жалкое зрелище являют их бесформенные обрубки?
Думается, что некогда, до грехопадения человека – немало веков миновало с тех пор, – деревья делали что хотели, заботливо сопровождали невинную Пару, чтобы уберечь ее от усталости под сенью своей листвы. Позднее несколько величавых слепцов, вырвавших себе глаза, чтобы бросить их на дно Райской бездны, отчетливо видели, как деревья всех пород и времен сбегаются с краев земли – мимо умников, полагающих, что направляются туда сами, – к единственной и чудесной Горе: «Не я ли, Господи, – вопрошали они тогда, – не я ли?»
А вот и она, милашка, словно созданная, чтобы обкорнать этого холостяка, эту безутешную грушу, чей жуткий остов наполняет мои уста горечью. Похоже, наша февральская девушка не жалуется на жизнь, и отражение секатора в ее полном внимания взоре вполне удовлетворяет, я полагаю, инстинктам ее созерцательной жизни.
Пусть она, впрочем, будет поосторожнее. Страшно ведь находиться в закрытом саду, куда не вправе войти ни один бедняк. Меня берет дрожь при мысли, как бы острая ветка, которую она собирается срезать, не устремилась ей в глаз и не проникла до самого мозга, крохотного мозга, куда мыслям о небе, этим нищенкам-попрошайкам, вход был, разумеется, навсегда заказан.
Ведь о любом дереве нам известно не больше, чем о каждом из наших ближних. Есть дерево, наделенное бессмертием, чья история у всех на устах, но могучий Херувим сокрыл его так надежно, что лишь Богу известно, где можно его найти. И страшно бывает зрелище женщины, поднявшей руку на дерево, ибо где он, тот ангел тьмы,
