на кого стоило, а на того, кто случайно на глаза попался.
Я не выдержал и широко улыбнулся, издав едкий смешок. Да, правильно Ленин писал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». И диверсанту-разведчику-террористу в Советской России приходится ошиваться больше не по светским раутам, за бокалом французского шампанского вступая с противником в искрометные диалоги и ведя психологическую и интеллектуальную войну, напоминающую покер. А все больше выходит шататься по неспокойным городским районам и там плести свою сеть.
– Ну, ты напросился, дядя, – прошипел «Ромео».
Оценив мой смешок как сугубо издевательский, он ринулся в битву. Точнее, как любой уважающий себя военачальник картинно махнул рукой, посылая верные полки в бой.
И пехота пошла в наступление.
Тактическими изысками, типа, один заходит сзади и, как дикая кошка, бросается на шею, пережимая загибом руки сонную артерию, а другой в это время выбивает из противника пыль кулаками и ногами, эти двое не заморачивались. Шли, как учили, стенка на стенку, в ряд, чем напоминали легионеров римской когорты. Один уже тянул ко мне руку. А другой раззуживал плечо, чтобы со всего размаху залудить в ухо.
Халтурили ребята. Решили, что видят в моей лице расфуфыренного павлина, не пробовавшего всей крепости пролетарского кулака. Хотя я и был мужчиной видным и крупным, но они воспринимали это как рыхлость и неуклюжесть. Настоящие бойцы улиц должны быть жилистые и подвижные. Или хотя бы такие вот коренасто-широкоплечие, как мои оппоненты.
Эх, ребята пока еще молоды. И их в жизни ждет еще много разочарований, если, конечно, доживут до седин. Сегодня этим их разочарованием стал я.
Так они удобно стояли, что грех было не воспользоваться случаем. Я резко рванулся вперед. И без всяких изысков просто схватил дураков за дурные головы и ударил друг о друга. Они пижонили, поэтому шапок на них не было. И звук столкнувшихся толоконных лбов был знатный. Так шары бьются на бильярдном столе после сильного и ловкого удара кием.
Один гопник сразу рухнул в снег, поскуливая и держась за голову. Второй еще стоял, неуверенно покачиваясь. Что же ты не падаешь, когда так убедительно просят? Ничего, подсечка тебе поможет всем телом встретиться с планетной твердью. Завалил я его и ногой по ребрам добавил. Не так сильно. Ничего не ломал, чтобы человек на работу мог ходить и поднимать советскую промышленность. Но болезненно, чтобы он задумался, стоит ли потакать дурной привычке чесать кулаки о незнакомых людей.
Оставался «Ромео». Как любой командир, оставшийся без войска, он был жалок и потерян.
– Слышь, герой-любовник, – взял я его за грудки так, что ноги почти оторвались от земли. – Мне плевать на все эти сердечные дела. Соблазнишь Авдотью Михайловну – она твоя. У меня к ней ничего нет. Чего не понятно?
– Ты… Она с тобой… – «Ромео» был в самых расстроенных чувствах, от избытка которых по его щеке поползла далеко
