он, – отдан теперь мне; не бери с собой никакого продовольствия: ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими». Я поблагодарил его, а он продолжал: «Если ты не хочешь отправляться – я в том волен, и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить». Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной. Когда этот боярин вернулся домой, великий князь сосватал ему невесту (ein Furstin); на свадьбу был приглашен и я. Великий князь на этой свадьбе был очень весел. И боярин сказал мне: «Говори, чего ты хочешь: все будет исполнено, так как великий князь весел. Я расскажу ему, какое преданное сердце бьется в твоей груди!».
Я поблагодарил его и сказал: «Сейчас, слава Богу, я ни в чем не нуждаюсь, но я прошу тебя сохранить твое расположение ко мне. Он обернулся назад и приказал вернуть мне взятые в долг деньги. Деньги были отсчитаны в мешок, а мешок запечатан»[107].
Уникальность данного эпизода в том, что Штаден, будучи человеком недалёким, с привычным азартом стремился изобразить портрет нашего соотечественника черными красками. Машинально, по привычке. Вряд ли он понял, что сотворил в результате. Перед нами появился полифонически звучащий портрет, выхваченный из потока жизни, без целей и задач, от этого правдивый, честный, не выдуманный. В этой точке, где сходятся времена и пространства, через много лет после гибели Фёдора, смерти самого Штадена, улыбается и стоит перед нами живой молодой человек, словно зафиксированный на фотоплёнку. Причём в тот момент, когда фотограф хотел, задумывал ухватить что-то совершенно другое. Человек прекрасный и светлый, с распахнутой широкой душой. Немного хвастливый, великодушный, щедрый барин, знающий цену себе, своей щедрости и своим возможностям. Умеющий одаривать в минуты душевного порыва, когда в сердце приходит симпатия к собеседнику. Но именно такой Фёдор пять веков никому не нужен. Толпа бежит мимо за бледными мороками, порожденными С. М. Эйзенштейном, где Фёдор – это не русский боярин, от которого пахло ельником, теремом и горячим солнцем, а слепок с Медичи – персоналии другой страны, культуры, менталитета. «Федька-ворон», с которого уже после работы Эйзенштейна (не самой плохой в художественном смысле), было снято множество кривых слепков для последующих фильмов и литературных произведений. Каждый новый слепок – гаже и уродливее предыдущего.
Ценно то, что портрет, нарисованный Штаденом, не собирательный портрет молодого человека целой эпохи и определенной социальной среды. Это и есть Тот Самый Фёдор Басманов, вызывающий горячие споры вокруг своей персоны. Он стоял перед Штаденом, говорил с ним, смотрел в глаза, улыбался и оставлял часть своей энергии, которую горе – писатель потом зафиксировал на бумаге.
Яхонт-князь, как сказала поэт и мой соавтор – Алла Суонинен.
Полоцк 1562–1563 гг.
Итак, сын воеводы Фёдор Алексеевич Басманов появился на свет примерно в 1547(48) году. Промежуток задан логическими рассуждениями. Во времена,
Генрих фон Штаден. Записки немца-опричника. Перевод И. И. Полосина. РОССПЭН. 2002. С. 111–112.
