икий вопль неимоверно раздражает.
– Мы умрем! Мы все умрем!
– Дура, ты и так умерла! – оборвал крик грубый голос.
Как же не хочется вылезать из такого приятного сна, но я своими глазами должна видеть того гада, который его испортил.
Лучше бы я этого не делала. Оказалось, что сижу я в лодке, покачивающийся у деревянного причала. Людей вокруг много, все они как на подбор, одеты в белые балахоны. Кто-то испуганно озирается, кто-то плачет, кто-то изо всех сил держит мужественное лицо, пряча свои эмоции. Спокойного нет никого.
Кроме парня и девушки, одетых в серые старинные камзолы с черными буквами на спине «ЧП». Чрезвычайное происшествие? Черный плащ?
– Выходим, – поторопил меня парень.
В душу заползло нехорошее предчувствие. Вот совсем не на пирсе я помню себя в последний раз. Да я вообще себя нигде не помню, и имени своего тоже.
– Шестьсот Седьмая, – недружественно дернул он меня за рукав парень, вытаскивая из лодки.
– Кто вы? – пискнула, приземляясь на деревянный пирс.
– Чистилище. Полиция. Проходите быстрее, – подтолкнул он меня.
– Я что, умерла? – вытаращилась я на него. Умирать с утра в моих планах точно не было.
– Дьявол вас раздери, – закатил он глаза, – в Чистилище разве можно живым попасть?
– Но мне нельзя. У меня работа, родители, кошка. Да я замужем-то ни разу не была!
– Это успеется, – улыбнулась рядом стоящая девушка, – в Раю знаешь, какие красавцы ходят? Ух! А если бы нашего Дьявола увидела, вообще слюнки бы потекли.
– Не-не-не, не нужно мне к дьяволу, – замотала я головой.
– Как знаешь, я бы Нижних выбрала, уж больно красавцы, накачанные, спортивные, мышцы – во, – она показала на своей руке.
– Я жить хочу! – завопила рядом со мной женщина, парень отвлекся на нее, а я выскочила и влилась в общий поток, шедших от воды.
Среди толпы было не так страшно. Если не смотреть на их лица. Заплаканные, испуганные, люди шептали молитвы или бранились последними словами. Я повторяла про себя «Отче наш», слабо надеясь, что здесь это поможет.
Вскоре толпа уперлась в длинную очередь, ведущую к длинной лестнице, уходящей прямо в облака. Рядом ходили люди в таких же серых камзолах, всматривались в номера, вышитые на балахонах, сверялись с планшетами в руках и клеили всем на грудь наклейку.
– Шестьсот Седьмая? – подошла ко мне женщина с планшетом. Что-то долго листала, потом разочарованно протянула. – Новенькая, еще в базу не занесли. Пока погуляйте, у входа на лестницу присвоят статус.
Погулять бы мне не мешало, нервы подуспокить. Да и в Чистилище я никогда не была, надо же посмотреть что здесь к чему. Вдруг и выход обратно найдется?
– Мужчина, – тронула я за плечо последнего человека в очереди, – вы на распределение?
Тот неуверенно кивнул. Они вообще понимают, куда попали, или по старой советской привычке стоят там, где очередь длиннее?
– Я за вами займу и отойду. Вы следующему скажите, что я стою, ладно?
Тот, не отвечая, отвернулся. Очередь сделала дружный шаг, а я в нерешительности осталась стоять. Уйти прогуляться или стоять, вдруг потом в очередь не пустят?
– Не надо мне ничего клеить, – мужчина нервно отдернул руку от подошедшей девушки в форме.
– Надо, – шлепнула она наклейку на его одежду, – это символ для Матушки-Судьбы, – ей так проще определять кого куда определять.
– Черный? – мужчина с презрением рассматривал нашлепку.
– Грешник, значит, черный, – пожала та плечами и прошла дальше.
Мужчина занервничал, задергался, стал бегать глазами по стоящим рядом людям и остановился на мальчике лет десяти-двенадцати, стоящему перед ним.
– Эй, ты, – окликнул он, дернул парнишку за плечо, – покажи, что там у тебя. Белый?
Он с силой рванул наклейку.
– Отдай, – закричал мальчишка, – это мое!
– На, – мужчина оторвал от себя черную метку и прилепил мальчишке на лоб, – не жалко.
– Ну и пожалуйста! – он быстро понял перевес сил и не стал связываться. – Очень нужен ваш Рай. Пропади он к чертям!
Я будто вросла в землю. С детства боюсь проблем, особенно, если они хамят и весят килограмм под сто. Ноги одеревенели, дыхание остановилось, внутренние органы и вовсе перестали работать. Я крепко зажмурилась, молясь, чтобы это побыстрее закончилось и не коснулось меня.
– Тридцать Седьмой, –
