дурак, как раньше, когда они с Браном рассуждали как две овечки на альпийском лугу о справедливости и честности, о том, что помогать надо только достойному, а не тому, кто сильнее. Теперь он даже немного злился на себя: считал себя умным человеком, а ведь рассуждал как цыпленок, увязавшийся за уткой и считающий себя утенком. Мысли его прервал довольно грубый толчок в бок.
– Пошарь возле себя, может, надсмотрщики оставили что-нибудь, – прохрипел Арнульф.
– Да нет здесь ничего, – ответил Иоганн.
– А ты поищи-поищи, – настаивал Арнульф.
– Ну что искать, когда нет ничего. Сам ищу, – огрызнулся Иоганн.
– Никто, никто не хочет помочь страждущему. Умирающий просит о милости, но люди – это глухие каменные глыбы, они могут только раздавить.
– Ох, черт бы тебя побрал, – разозлился Иоганн.
– Бог тебя накажет, он высоко, он все видит.
– Теперь он для нас даже слишком высоко, – грустно усмехнулся Иоганн.
– Страшное наказание тебя ждет. Состаришься – дети твои не подадут тебе куска хлеба, как ты мне не дал, – продолжал скулить Арнульф.
– Да где я тебе возьму хлеба? – повысил голос Иоганн.
– Дети твои отрекутся от тебя, – не унимался Арнульф.
– Ты совсем рехнулся?! – истошно закричал Иоганн. – Откуда у меня возьмутся дети, если я здесь торчу?
– Молодой ты еще, неразумный, недоспелый, недозрелый, неокрепший разумом, слушай старших, умудренных жизнью. Пошарь. Говорю тебе: пошарь.
– Да провались ты, откуда взялся, – отчаялся Иоганн и решил больше пока не разговаривать.
Арнульф продолжал что-то бормотать, но Иоганн его не слушал.
Прошло несколько дней. Иоганн постепенно поправлялся, да и Арнульф, как оказалось, умирать не собирался. Они почти все время лежали, занимая себя разговорами или сном. Поначалу Иоганн относился к Арнульфу с некоторой опаской, но постепенно освоился и теперь среди них двоих занял место вожака. Арнульфа кидало из стороны в сторону: то он плакал, то грозился всем отомстить, то просил его пожалеть, то требовал к себе уважения. В этот день он поддался ностальгии:
– А раньше предо мною склоняли головы и не такие, как ты. Меня боялись…
– Хватить врать-то, – изредка прерывал его Иоганн. – От тебя уже голова болит.
– Истинную правду говорю: сколь глубоко мое теперешнее падение, столь же высоким было и положение, которое я занимал.
– Что ж ты, на флюгере сидел, что ли?
– Господа благородные рыцари просили меня, умоляли, делали подарки, а я, когда хотел, соглашался, когда хотел, отказывал. Прислуга передо мною ужом извивалась. Да, раньше бы я с тобой, простым стражником, и разговаривать бы не стал…
– А мне и теперь не больно охота с тобой разговаривать.
– Да
