костюм». То есть, тип, эту каплю очисти.
Сука, ну… Зачем она вообще этот костюм оставила? И, тип, «почисть».
Мать. И он вдруг, не поверишь, встает и говорит: «Ладно, мама. Я почищу костюм».
Сын. А она такая: «И еще, тип, помойку вынеси…» А я такой мармеладный весь: «Конечно, мамочка… Я почищу костюм». А внутри думаю: «Убил бы ее нахуй».
Мать. И ты знаешь, я расслабилась, думаю, может, он осознал, что обидел меня. Вроде как раскаялся. И я ушла, на кухне ковыряюсь, думаю про этот костюм. Ну, я тебе рассказывала. Это, конечно, страшная вещь. Но это не просто вещь. Вот он висит в шкафу, и я знаю, что его всегда там можно найти.
Ну то есть как бы, что смерти нет.
Я в любое время подхожу к шкафу и глажу его, этот костюм. А еще на нем запах Ванин. Он этот запах очень любил… «Deep Red» называется, я ему покупала на годовщину, такой квадратный флакон… И запах, знаешь… Вот как свежая древесина теплая, на солнце…
И вот я иногда стою и нюхаю. И даже не плачу. Как-то светло внутри… Глажу пидЖак этот. И думаю: «Лишь бы не смотреть, лишь бы на рукав не смотреть…» Потому что там эта капля, она как дырка от пули.
Капля – это и есть смерть.
И так мне стало спокойно, что он согласился это сделать. Почистит пиджак, и ему самому станет легче, сын. Такая вся размякла, тип: «Хорошо, – говорит, – тип, почистишь и почилим вместе, чаю попьем». – «На глаза себе свой чай вылей», – думаю.
Она часто стоит возле шкафа, нюхает этот костюм, фетишистка, блять. Я вижу. Это крипота полная. А мне страшно. Мне, если честно, охуеть как страшно этот шкаф открывать. Я мимо этого шкафа на цыпочках хожу. Ну пох, потерплю. Почищу я этот костюм, сука.
Мать. И, представляешь, я домываю посуду, слышу, он в ванной…
Сын. Я в ванной. Взял нож такой тонкий, для бумаги, и, блять, чищу костюм!
Мать. И звук какой-то странный, не похоже, что кто-то трет ткань… И слышу: он плачет тонко, как девочка…
Сын. А я смеюсь так, типа, знаете, как Джокер, и чищу и чищу этот ебаный костюм.
Мать. Забегаю, а он полосует его лезвием каким-то. Вот все: не пиджак, а лохмотья… И пахнет керосином… У меня шок…
Сын. И она такая сразу, как змея, как зашипит на меня…
Мать. «Что же ты делаешь, дурачок», – я ему говорю. А у меня руки трясутся…
Сын. А я смеюсь.
Мать. А он все плачет…
Сын. Поджег зажигалкой, он как полыхнет…
Мать. Это все горит, пламя прямо до потолка, он плачет, я растерялась. Потом уже кран включила, когда он порядочно обгорел… Я его вытаскиваю, отряхиваю, а Костя вытирает рукавом лицо и так мне спокойно говорит…
Сын. Говорю ей, тип: «Мама, я почистил костюм. Я пойду поиграю. Или серик посмотрю». И ушел так на чиле, расслабленно.
Мать. И он уходит такой сгорбленный, напряженный весь, представляешь, а я сижу, у меня слезы, и хочется его избить прямо
