анекдот, который некогда папенька рассказывал, – она тогда была девочкой-подростком со свойственной пубертатному периоду болезненным вниманием к запретному, постыдному, непристойному. Потому и историю запомнила – а рассказывать их папаша умел и любил.
Хотя анекдот, конечно, типично мужской. Нынче феминистки сказали бы: шовинистский по отношению к женщине. Но папаня, помнится, вещал вдохновенно, с жаром. Обычно за накрытым столом, с собутыльниками, с расставленными на чистой, но старой клеенке консервированными помидорками и баклажанчиками, сальцем, пирожками и самогонкой.
«Итак, сколько у женщины должно быть мужчин? – возглашал он. Мама молчала, она эту присказку слышала не раз и не два, но понимала – когда мужик несет что-то, да с пылом, останавливать его и перечить не след. Отец обводил глазами гостей, а потом провозглашал: – Пятеро! – И повторял для лучшей усвояемости: – У всякой женщины должно быть пять мужчин! Первый – это друг! Ему она все рассказывает и ничего не показывает. Второй – это любовник. Ему все показывают, но ничего не рассказывают. Третий – это муж. Ему кое-что показывают, кое-что рассказывают. – Гости начинали тихонько угорать, предвкушая. – Четвертый – это врач. Гинеколог! Ему все рассказывают и все показывают. И наконец, пятый – это начальник. Ему показывают и рассказывают по требованию».
Сам папаша начальником был мелким, никакой секретарши ему сроду не полагалось, и в истории, конечно, звучала зависть по отношению к руководителям более крупным, у которых (как полагал отец) налажено сексуальное обслуживание на рабочих местах. Но романы на стороне у батяни происходили и безо всякой личной секретутки – до тех пор, пока мамахен однажды не вышвырнула его, вместе с вещами, из дома. А он немедленно поселился у одной из своих прихехе и начал вдумчиво пить. Но то была совсем другая история.
«А мне-то, как и другим нормальным женщинам, – подумала Римма, – никаких пятерых не нужно! Я-то по жизни хотела совсем иначе, чем в пошлом шовинистском анекдоте! Мечтала, чтобы Пашка стал моим единым во всех возможных лицах: и начальником, и другом, и мужем, и любовником! Я готова была и рассказывать ему, и показывать, и готовить, и даже рубашки гладить! А он!.. Воистину: черного кобеля не отмоешь добела! Совсем не собирался оставить похождения и сосредоточиться только на мне. Нет, он-то, как некогда папаша мой, хотел иного: бегать за юбками, а по вечерам (или утрам) – после того, как насладится или не насладится на стороне, обломится ему или нет – возвращаться ко мне. А я должна была его верно ждать и утешать, если понадобится, и кормить, когда проголодается. Кто на подобное согласится?! Даже мама моя, гораздо более патриархальная, такого не потерпела. Скотина он, Павел Синичкин, воистину скотина! Пусть обаятельная и чрезвычайно привлекательная – однако все равно свинья».
Однако мысль о том, что сегодня она увидится с Неизвестным, а завтра с Паном, будоражила кровь.
Очень
