отца.
– Послушай, присядь, – она показывает на диван. – Вот сюда. Садись.
Я сажусь и она опускается рядом. Чуть наклоняется и берёт мою руку. Я улавливаю её запах, тонкий и свежий, и… волнующий. Духи. Но совсем немного и… Они смешиваются с ароматом юности и бьют в голову… Что ж ты творишь, Рыбкина!
Она смущена и взволнована, и от этого по спине мурашки бегут. Она собирается с духом, хочет сказать что-то такое, очень важное и очень личное…
– Егор… – голос немного дрожит. – Я тебе совсем не нравлюсь?
Блин…
– Наташ, ты чего… Как ты можешь не нравиться? Ты такая замечательная, такая добрая, такая красивая, такая нежная. Ты очень мне нравишься…
– Нет, – качает она головой. – Неправда. Тебе та девушка нравится, а не я.
Не понял…
– Какая девушка, Наташ? Бондаренко что ли?
Юля тоже симпатичная, да, но она уж совсем малышка.
– Нет, та рыжая, с которой я тебя видела…
Таня…
– Натусь, Таня просто хорошая знакомая и всё. Она же намного старше меня.
– Я слышала, некоторым девушкам нравятся юные и неопытные мальчики…
Где же ты такое слышала, милая? В журнале «Работница» такое не пишут.
– Нет, ты ошибаешься. Мы просто приятели и не виделись уже довольно давно. Да вот тогда, наверное, и был последний раз.
– Ты меня избегаешь, – грустно опускает она голову. – Ведь ты же не можешь не замечать, что я… Что ты… Что ты мне нравишься…
Замечаю, ага. Я только сейчас, кстати, замечаю, что она в новых колготках, в моём подарке. И да, ножки действительно, как конфетки. Вид обтянутых тёмным капроном острых коленок… В общем у меня внутри что-то сжимается. Не знаю, что там у меня имеется, но сжимается чувствительно. Прямо больно становится. Дожились…
– Наташенька, милая, ты мне тоже очень нравишься, правда. Знаешь, за последние два месяца, ты будто частью меня стала…
– Только за последние два?
– Ну да… Когда кирпичом по голо…
– Тебе всё шуточки, – перебивает она. – А я… я… тебя… люблю…
Ну бляха муха! Да что же это делается! За что меня любить-то?! Я и там жене изменял, и здесь кучу баб уже перетрахал. Если быть точным, троих пока… Вообще, я дед, сто лет в обед, по сравнению с тобой. Да, ты мне нравишься, и я тоже тебя люблю, по-своему. И я бы прямо сейчас сгрёб тебя в охапку и показал, с чего начинается взрослая жизнь. Но я ведь не последняя сволочь! Сволочь, да, но не подонок. И чего мне теперь делать? Чего делать-то?
– Наташка, – тихонько говорю я, и, приобняв её за плечо, прижимаю к себе.
Целомудренно прижимаю, по-братски, по-отечески. У меня дочь старше неё, если что.
– Я тоже тебя люблю, – шепчу я в её густые каштановые волосы, пахнущие, увы не ребёнком.
Они пахнут желанием и юной, но уже оформившейся красотой.
– Очень сильно люблю, – продолжаю
