ускорился.– Я хотела поговорить с тобой об этом позже, но не в моем положении откладывать.Ты придешь на мою кремацию, когда бы она ни случилась?
Я сказал «ДА», но не знаю, почему именно. Потому что действительно хочу быть там? Или потому что уже не мог игнорировать звонки Фила?
Как бы то ни было, мое «Да» позволило мне, наконец, уйти. Миссис Браун работала в министерстве Правды, сколько я себя помню. Она следила за мной, пока отец проводил очередной допрос, а мама разрывалась между ННТ и своей работой на «АрКейн».
Эта женщина заменила мне мать, а я не могу понять, хочу ли идти на ее похороны. Я в принципе не понимаю себя. Я не знаю, какой я без других; без чужих чувств, эмоций, переживаний. У меня есть имя. Но вся моя история завязана на историях других. Я не успеваю жить. Не успеваю понять жизнь. И рассуждать о ней – все равно, что декламировать выписки из учебников. Это не плохо и не хорошо. Но, опять же, откуда мне это знать?
Фил стоял на остановке, немного поодаль от собравшейся толпы. На мои опоздания он всегда реагирует одинаково – молчит и ждет, когда я извинюсь. А я, обычно, успеваю залезть в автобус прежде, чем придется открыть рот. Сегодняшний день не стал исключением. Стоило водителю подкатить к остановке, люди кинулись к дверям и потянули нас за собой. Началась бесконечная ругань за места и совместные нападки на водителя.
– Ты не пришел на вчерашний концерт. – я мог бы сделать вид, будто не слышу его (с орущей толпой, это легко); но Фил не из тех, кто переспрашивает, или свыкается с молчанием. Он бы задавил меня своим немым упреком и постоянным подталкиванием в бок.
– Извини. Я работал.
Больше моего опоздания его заботит пропуск концерта. Единственное выступление Фила, на котором я был, проходило два года назад. Не то чтобы я не люблю юмор, скорее, я его не понимаю. А юмор в исполнении Фила требует особого умственного напряжения, к которому в конце дня я просто не готов. Поначалу он обижался, но вскоре понял, что у меня нет времени ни на что, кроме как на сон, еду и редкие прогулки куда-то, куда уже и ходить-то не хочется. Однако это понимание не исключает надутых губ и уклончивого тона, которым он снабжает каждое свое слово.
– У министерства что, больше чтецов нет?
– Только не начинай…Если хочешь поговорить о моей работе, лучше не надо.
– А о чем нам еще разговаривать, если ты только ей и занимаешься?
Он не пытался оскорбить меня, по крайней мере, до этого не пытался. У меня нет причин воспринимать его слова всерьез. Вот если Фил начнет извиняться, я изменю свое мнение. Но он лишь отвел глаза и какое-то время молча буравил взглядом окно.
– Кем он был…?
Раньше он никогда не спрашивал меня о работе; он видел ее последствия, и этого хватало, чтобы утянуть нас либо в долгое молчание, либо в череду споров.
Мы познакомились с Филом случайно. В один из вечеров я зашел в бар, чтобы перекантоваться часок другой перед новым вызовом. Легкая музыка и чье-то рыгание на фоне,
