свиты, но не он и не его супруга были тем магнитом, что приковывал к себе взгляды, а обрисованная чернотой, чуть обособленная гибкая фигура, словно сотканная из другой, чем все мы, материи – сверкающей, летящей, ослепительной. В волосах любимое украшение – бриллиантовая звезда, чей блеск затмевается победительным сиянием глаз. Обликом скорее пантера, нежели женщина, только с развитым интеллектом, какого не сыскать в джунглях. Мужеством она не уступит супругу – подходящая мать потомкам великого герцога. При этих блистательных качествах в ней столько доброты и живости нрава, что она снискала всеобщее расположение. Ее любезность, жизнелюбие и идущее от сердца стремление всех заразить радостной верой в жизнь сделали ее центром кружка верноподданных“.
И таким же блистанием она была окружена в моих детских глазах. Она светила мне, как вечерняя звезда. Я нежно любил ее – правда, издали».
Уинстон Черчилль.
«Мои ранние годы. 1874–1904».
Родителей Уинстон очень любил, хоть и почти не видел. Но нет смысла их в этом винить – они были людьми своего времени и своего класса и вели себя точно так же, как подавляющее большинство британских аристократов. В знатных семьях было принято, что первые годы жизни ребенок проводит с нянями, гувернантками и учителями, а потом поступает в школу-пансион и видится с родителями только на каникулах. Очень показательна в этом смысле викторианская пресса – так, например, журнал The World рекомендовал светским дамам «держаться подальше от детской, успокаивая себя тем, что у вас есть малыш. Пусть гувернантка приведет детей пару раз в гостиную, чтобы с ними можно было поиграть, как с милыми котятами».
С отцами отпрыски знатных семей виделись еще реже, чем с матерями: «игры с котятами» – это потакание женским слабостям, а мужчина вообще не обязан был вспоминать о детях, пока не придет время выбирать для них школу. Это приводило к курьезам, которые сейчас кажутся анекдотами, – так, например, один современник Черчилля рассказывал, что за всю свою жизнь беседовал с собственным отцом всего один раз, а другой, когда в свою очередь обзавелся семьей, как-то раз похвалил хорошее воспитание случайно замеченных в доме детей и очень удивился, когда ему объяснили, что это его собственные отпрыски.
На этом фоне ничуть не кажется удивительным признание Уинстона Черчилля, которое он сделал в 30-е годы своему сыну: «Сегодня вечером у нас с тобой состоялся продолжительный и живой разговор, длившийся значительно дольше, чем мое общение с отцом на протяжении всей нашей совместной жизни».
Но доля маленького Уинстона была все же лучше, чем у большинства мальчиков его круга. Родителей он преданно любил издалека, а рядом был человек, который восполнял ему недостаток любви и ласки, – его няня, миссис Элизабет Энн Эверест. Она обожала своего воспитанника, и он платил ей взаимностью. Когда родители отправили его в школу, а няне дали расчет, Уинстон счел это несправедливым
