ботинки в лыжи, вытираю снегом лицо – на носу и щеке царапины, ничего страшного.
Вниз я даже не соскребался – сползал. Мила, не меняя тревожного выражения лица, неспешно катила рядом.
– А я чуть выше однажды… в камни воткнулась. Помнишь, я тебе рассказывала, как пятку сломала? – вспоминает она и ставит передо мной сто чачи.
Я курю и думаю о том, что каталка, видимо, для меня завершена, и, чтобы не выдать отчаяния, отворачиваю взгляд.
– Я на сегодня все.
Откуда ни возьмись, берутся ее друзья, они приехали из Минвод. Все готовы к каталке, веселы. Каждый вспоминает, как он убрался. Из их диалога мне становится ясно, что они – отряд самоубийц-неудачников: один дропнул на камни в непроверенном месте и поломал колено, другой влетел в столб подъемника, катаясь по запрещенке, третья через сезон ломает предплечье, еще одну откапывали из лавины. Чего еще ожидать от людей, которые ходят по горам без карт?
– Тебя проводить, родной? – конечно, Мила собралась кататься со всеми.
– Нет, я сам.
Есть ряд вещей, которые трудно делать с отбитыми ребрами. Например, нагибаться.
Но понятно это не сразу. Там, на поляне, у кафе, я скинул лыжи и воткнул их в сугроб без особого труда; наверное, еще работал адреналин. Когда я подкатил к отелю и отстегнул лыжи пятками, то внезапно понял, что не могу ни присесть, ни согнуться. Единственное, что вышло, – встать на колени и, опершись на лыжи, подняться, тихонько выдыхая чистую боль. Встал, ощущая еще и редкое чувство преодоления без примеси гордости. Поглядел вниз и чуть не заплакал, потому что палки я поднять забыл. Что ж, ощутил редкое чувство еще раз. Нужно сказать, что некоторые штуки лучше ощущать лишь однажды.
Рентген, подтвержденный ушиб, душ, переодевание.
Просыпаюсь в семь утра от боли и хохота. В зале снятого на всю орду дома идет просмотр видео с go-pro Милы. На видео я, полулетя-полупадая по склону, влетаю в сосну. Комментарии и смех утихают, когда Мила подъезжает ко мне и в кадре оказывается разбитое лицо. «Все хорошо», – говорю я сноубордистам, пришедшим на помощь. Снова взрыв хохота. «Все хорошо у него, охуеть», – компания угорает. Мила оборачивается и видит меня. Я тоже улыбаюсь, все-таки мое стремление сохранить лицо иногда переходит разумные рамки. «А это он че делает?» – спрашивает кто-то. «Смотрите, он ребра пересчитывает. Он сравнивает, сколько их с каждой стороны». Мила обнимает меня. «Больно», – шепчу я ей.
Но еще больнее чихать. Диафрагма во время чиха сжимается раз в пять, говорю я вам. А потом резко расправляется, и в подреберье будто разрывается петарда. В доме сквозняк; в некоторых комнатах окна продувает немного, но достаточно для тяги. А в гостиной, где и тусуются все, окно приходится открыть из-за духоты. Моя бедная диафрагма весь вечер упражняется, и давящая повязка ослабевает.
Не могу заснуть. Нимесил, нурофен, двести коньяка. Ни в одном глазу. Любое шевеление в полудреме – и ребра трещат. А Мила и ее компания орут, поют, бесят тем сильнее, чем более я осознаю себя неуместным.
Я как старый дед,
