питания, а служба отнимала все силы. Только в середине лета 1919-го начали получать продовольствие от союзников. Хлеб, бекон и кашу.
В госпиталях отсутствовали медикаменты, раны обрабатывались без антисептиков, а операции проводились без анестезии. Смертность среди раненых ужасала, но ещё больше умирало от болезней, чаще всего тифа. От переохлаждения и недоедания судороги сменялись припадками слабости. На марше солдаты выходили из строя и ждали, оперевшись о дерево, когда пройдёт боль. Не было мыла, брились осколками стекла. Из одежды была только старая военная форма и гражданские костюмы в клетку, к которым пришивали погоны. Когда брюки изнашивались до дыр, шили из мешковины, а если у сапог стиралась подошва, подбивали бумагой и перевязывали бечёвкой. Нижнее бельё и носки были роскошью. Красные тоже воевали в лохмотьях. Их принимали за своих и погибали.
В августе отступали, но пехотная рота на левом фланге неожиданно пошла в контратаку. Командир бронепоезда приказал следовать за ней, чтобы не допустить прорыва фронта. Отогнали противника на милю и бой прекратился так же неожиданно, как и начался. Дмитриев смотрел в амбразуру, пытаясь понять, что произошло, но выяснилось только вечером. В деревне белогвардейский солдат отобрал пальто у крестьянина. Когда офицеры узнали, там уже был противник, но командир батальона решил преподать урок и послал роту в контратаку, чтобы вернуть украденное. Отступили только когда приказ был выполнен.
Наконец, союзники привезли форму, но хватило только на четыре полка. Один одели в русские светло-коричневые шинели, другой в светло-коричневые британские и фуражки с длинными козырьками, третий в светло-голубые шинели и береты французских стрелков, а четвёртый в серо-голубые германские. Получили британские винтовки без патронов, а свои не подходили по калибру. Французские орудия разрывались после первого выстрела, а двигатели аэропланов не давали частоту оборотов, необходимую для взлёта…
– И куда мы на этом тарантасе? – Дмитриев недовольно посмотрел на старый тёмно-зелёный “Форд” с коровьей и двумя бараньими тушами в кузове. – Надеюсь, не далее соседней улицы.
– В агрономическую школу, десять вёрст. – Беляев, как всегда, хитро улыбнулся.
– Парагвайские дороги – худшее место для передвижения. Лучше бы остались в кабаке.
– А как же питейный коммунизм и отравление арбузом?
– С тушами по ухабам ничуть не лучше.
Поехали по грунтовой дороге через редкий лес. Ветки с лианами хлестали по лицу, а грузовик прыгал по кочкам и кренился на поворотах так, что приходилось обеми руками хватался за борт, отодвигая ногами туши. Из леса выехали на выжженую солнцем равнину с пыльными кактусами, одинокими чахлыми пальмами и рощицами корявых, низкорослых деревьев. Удручающий пейзаж скрашивали две тощие коровёнки с жёлто-серыми птицами на спине, изнывающая от жары лошадь с низко опущенной головой и страус нанду с редким серым оперением. Стаи зелёных попугаев летали над заросшими сорняком полями хлопка, табака, кукурузы, земляных орехов и сахарного
