ег сумерки, костерок на берегу и странные звуки в заводи, где поставлена сеть. И голос…
– Что касается Атлантиды, был, говорят, такой остров в Океане. Оттуда родом великаны, которые, спасаясь от потопа, высадились в Азии. На суше они измельчали, погрязли, и для напоминания о великом прошлом боги как-то раз послали на землю деву-воительницу, задолго до Александра Македонского покорившую мир, основавшую Вавилон, украсившую мир плывущими по небу садами. Ее звали Семирамида, она была прекрасна… – голос дрогнул.
Рассказчик был заслуженный человек, много потрудился на сцене, был счастлив в семье и все равно жил мечтой…
– Говорят, Семирамида до сих пор бродит по земле, ведь рожденная от богини не может обратиться в прах. Существуют люди, – его голос понизился до шепота, – кому посчастливилось встретиться с ней. Пусть даже в вокзальной забегаловке, где пьяницы с глазами кроликов in vino veritas кричат.
Его сумеречная, настойчивая вера была заразительна. Он рассказывал, что упругие шелка этой женщины веют древними поверьями, шляпу украшают перья сказочных птиц, у нее узкие руки, на пальцах перстни с неизвестными науке драгоценными камнями. Она знает тысячу и одну сказку и однажды, спасая свой женский род, рассказала их все, ночь за ночью.
Очарованный его словами, я, глядя на черную воду, отчаянно пытался разглядеть историческую даль.
С годами воспоминание о том вечере присыпалось пылью времени. Даль сузилась до натоптанных дорожек, указателей – туда не ходи, сюда ходи. И все-таки поверх липких декораций, нарисованных оврагов, поверх заунывной глюкающей мешанины дней, изредка, всегда неожиданно, иногда в момент пробуждения, отзвуком, отмашкой, причудой промелькивало имя той, кто однажды, завоевав мир силой, теперь владеет им тайно, в силу божественного происхождения и проницательного взгляда на подданных, которые если и отличаются друг от друга, то уж никак не одеждами, нравами, образом мыслей или страстями, но, по большей части, природной склонностью к тому или иному делу, к той или иной женщине.
Или мужчине, ведь этот роман написан для мужчин, но посвящен женщинам – точнее, женщине, чья достаточно земная, с привкусом трагедии жизнь за тысячелетия выкристаллизовалась в захватывающую легенду о дочери богини, вскормленной голубями; о царице, завоевавшей Азию, споткнувшейся на Индии и вынужденной, поддавшись грубой силе, отказаться от власти[1]. Пусть в этом сказочном переборе вас не смущает упоминание о богине, это не натяжка, ведь все женщины – существа необыкновенные, произведения сладостные, происхождения небесного.
Мы просто огрубели, поникли и не замечаем этого.
Часть I
Sedet super universum[2]
Парадный дворцовый зал. Полутьма, разбавляемая светом редких, скупо горящих факелов. Огромный размытый отблеск с точностью маятника неспешно пробегает по залу, выхватывая из сумеречной мглы два ряда колонн, выстроенных по обе стороны широкого прохода.
Вдали, на возвышении, царский трон, по бокам его два громадных каменных, крылатых быка-шеду. Чем ближе к помосту, тем яснее прорисовываются тщательно вырезанные завитки на исполинских прямоугольных бородах божественных животных, тем внушительнее кажутся их беспристрастные, человеческие лица, пронзительней взгляд слепых глазниц. Слева от помоста на золотых цепях покачивается бронзовый гонг в рост человека, чья полированная поверхность рождает отблеск, бегущий по залу. Рядом обнаженный мускулистый нубиец, с усилием вздымающий шест с обшитым кожей набалдашником…
Короткая как вздох пауза.
Великан неторопливо бьет в середину гонга. Металл содрогнулся, заколебалось светлое пятно, замерло. Низкий мелодичный звон поплыл по залу…
Глава 1
Шами проснулась в полдень, не смогла сдержать слезы. Плакала она редко и только когда оставалась одна – вид плаксивых, жеманных сестер-вавилонянок раздражал ее, «дочь простора». Так за глаза, с легким презрением называли принцессу во дворце отца, вавилонского правителя.
Повозка тащилась медленно. На коней отец поскупился – сказал, спешить тебе некуда, двух быков хватит. К жаре доберешь до Дамаска, раньше не надо.
В пологе, которым еще в Вавилоне тщательно накрыли повозку, наметился прогал. В щель заглядывал простор, о котором с затаенной грустью рассказывала мама. Светлая полоска манила, увлекала в лазоревую даль, пусть эта сирийская степь не чета той, откуда была родом ее мать, дочь скифского царя, в знак примирения с Аккадом выданная замуж за правителя Вавилона.
…Шами с тоской, принуждая себя не думать о будущем женихе, к которому ее упорно тащили быки, припала к щели. Единственный, кого разглядела, был старший евнух Сарсехим, возглавлявший посольство. Это был самый гадкий дядька на свете. Он держал ее в этой тесной скрипучей колеснице, не позволял
Блаженный Августин пишет в своей книге «О граде Божьем» о событиях древнейшей истории: «…повествуют, что тамошний царь Нин, сын Вела, всю Азию, которая по счету называется третьей, а по величине является половиной всего земного шара, покорил до самых пределов Ливии. Власть его на Востоке не распространялась на одних только индийцев; но и этих после его смерти покорила его Семирамида». (Блаженный Августин. О граде Божьем. Ч. 26, гл. 2, с. 906).
Ее трон – весь мир.
