не старик, а какая-то сила, а он, наоборот, не хочет, чтобы она действовала. Он же просил Рудакова – покайся! И Марченко, судя по всему, о чем-то таком догадывается. Он боится не Ипполита Игнатьевича, а того, чего и сам старик боится.
Сказать по правде, подполковника мне было не жалко, пусть бы даже им руководил и страх смертельной угрозы, нависшей над ним. Я вспомнил свою газовую камеру, позорные панические вспышки, тягучую тревогу, до сих пор еще не утихшую. И подполковник с его многословными, назойливыми разоблачениями мирового заговора, стал даже как-то отвратителен, я не презирал его только потому, что все еще боялся.
Мы немного пообсуждали с Петровичем обстоятельства этого, прямо скажем, диковатого дела и неприятной ночи, но было видно, что товарищ мой, включая свой сильный оперативный ум, большей частью сознания участвует в каком-то другом консилиуме.
– Не хочешь – не говори, но что с тобой, Петрович? Лица нет, глаза больные.
Он кивнул.
– Родя.
– Опять?
Сын Петровича. Двадцатилетний, стодвадцатикилограмовый парень, сорок восьмой размер шнурованных ботинок, камуфляж, бритая голова с узкой полоской растительности ото лба до затылка. Родя был одним из лидеров расовой группировки, чистил подвалы и теплотрассы города от таджикских бомжей. Отцу время от времени приходилось выцарапывать его из застенка, куда он попадал из-за своей деятельности. После каждого такого скандала он неделю сидел дома за компьютером и играл в шахматы, он был мастер спорта, что очень трудно было предположить, глядя на его кулаки. Шахматные фигурки должны были бы разбегаться в ужасе от этих пальцев. Через неделю его опять тянуло в живое дело. В последний раз они подожгли бытовку узбеков в какой-то промзоне в Бирюлево. Отцу пришлось заплатить очень много денег, чтобы он не сел на скамью.
– Хуже, – сказал Петрович.
– Что, извини, убил кого-то?
Он отрицательно, но нерадостно покачал головой.
– Себя решил зарезать.
– Непонятно.
– Да сам пока ничего не понимаю.
Договорить нам не дали, вошла секретарша и мягко сказала, что меня ждут. Что? Меня ждут двое в моем кабинете. Да? Я обрадовался. Клиенты? Нашли даже без вывески, не заросла еще тропка!
Петрович махнул мне рукой – иди, мол. Он явно жалел, что заговорил о сыне. Ничего, захочет – расскажет потом.
Я влетел к себе, напевая, и выглядел наверняка глупо, особенно в глазах тех, кого в кабинете застал. Нина и Майя. Что это еще такое?! До «моего» дня еще было…
– В чем дело?
Нина была в платиновом парике, как смазливая дурочка из рекламы «орбит». Выражение лица у нее было решительное и презрительное. Майка рылась в моем компьютере, чего я не терплю – любое вмешательство со стороны подмешивает немного чуждой психики в его характер.
– Значит, так, – сказала Нина, прикоснувшись к своему волосяному шлему. –
