Трудновато, ох как трудновато, – задумчиво промолвил Тимофей Иванович. – Уж как я ни стараюсь, а никто из княжеских холопей не хочет идти против своего боярина... Все любят его, как отца родного, готовы за него в огонь и воду...
Малюта нахмурился.
– Это, брат, плохо, надо придумать...
– Я уж придумал. Вот что разве сделать: есть у меня знакомый человек, за деньги он согласится назваться холопом князя Владимира Андреевича. Составим под руку князя к князю Василию грамоту, в которой тот будет советовать ему извести царя. Эта грамота пойдет к князю Прозоровскому, а мы его тут и накроем. Да еще подбросим в подвалы княжеского дома мешки с кореньями и другими зельями, тогда и другая улика будет налицо.
– Это похоже на дело! Действуй, действуй! – радостно заметил Григорий Лукьянович. – Тебя же, знаешь чай сам, награжу по-царски, – прибавил он, отпуская слугу.
– И так много довольны твоею милостью, – сделал тот земной поклон и хотел удалиться.
– О главном-то я позабыл: что наш казненный княжеский сын? – остановил его Малюта.
– Порядком, видимо, помаялся на петле, доложу твоей милости, насилу отдох, как принесли к Бомелью, княжна, чай, сама за ним ухаживает...
Ревнивый огонь блеснул в глазах Малюты.
– Долго, – скажи ему, – чтобы не проклажался... Нужда до него есть. Елисею же Бомелию скажи, чтобы за княжной глядел в оба, – головой своей басурманской ответит мне за нее.
– Исполню все в точности! – отвечал Тимошка и удалился.
Малюта остался один и глубоко задумался.
Кто мог проникнуть в черные думы этого изверга?
Заранее ли предвкушал он всю сладость жестокого отмщения, придуманного им для врага своего, князя Василия Прозоровского, радовался ли гибели Якова Потапова, этого ничтожного сравнительно с ним по положению человека, но почему-то казавшегося ему опаснейшим врагом, которого он не в силах был сломить имевшеюся в руках его властию, чему лучшим доказательством служит то, что он, совместно с достойным своим помощником, Хлопом, подвел его под самоубийство, довел его до решимости казнить себя самому, хотя хвастливо, как мы видели, сказал своему наперснику об умершем: «Разве не достало бы на его шею другой петли, не нашлось бы и на его долю палача», но внутри себя таил невольно какое-то странное, несомненное убеждение, что «другой петли» для этого человека именно не достало бы и «палача не нашлось бы», – или, быть может, Григорий Лукьянович погрузился в сластолюбивые мечты о красавице княжне Евпраксии Васильевне, которую он теперь считал в своей власти, – не будем строить догадок и предупреждать событий.
IV
Детство и юность Иоанна IV
Прежде чем нам придется, по необходимости, перенестись почти на пять лет назад для объяснения всего таинственного и недосказанного в предыдущих главах, мы считаем не лишним, скажем более, неизбежным, познакомить читателей, хотя вкратце, с первою, славною половиною царствования грозного царя, дабы по возможности
