прихожанки епитрахиль, поднес к её губам крест и, не дожидаясь, когда та ткнется губами ему в руку, проникновенно сказал: «Благословляю», – и поспешил навстречу Павлу Максимовичу.
Отец Михаил имел ту внешность, при которой трудно определить возраст человека. Ему можно было дать за сорок, но, взглянув в глаза, растеряться от детской наивности и незащищенности взгляда. Был он открыт всем своим любящим сердцем навстречу всякому, кто обращался за помощью или участием. Широко посаженные глаза источали доброту и умильность. Батюшку многое смущало в Уварове – возраст, угрюмый вид, а более всего пронзительные синие глаза. В начале их знакомства, а Уваров сам, проигнорировав свечника – крупного, вечно дремлющего за конторкой дядю Толю, – подошел к отцу Михаилу, протянул записку «Об упокоении» и голосом, не терпящим возражений, заявил:
– Индивидуальная панихида. Каждый четверг.
Позднее, когда выяснились все обстоятельства, батюшка не раз встречался с Уваровым, пытаясь направить его на верное понимание божественной службы. Однажды отец Михаил, собравшись с духом, вкрадчивым елейны голосом спросил Уварова, давно ли тот исповедовался. Уваров помолчал, изучающе глядя в лицо батюшке, и уточнил:
– Зачем это вам?
– Мы все грешны, – искренне огорчаясь, ответил священник, – грехи отягощают душу и делают её уязвимой перед кознями Дьявола. Признание, очищение и дарованное прощение делают её сильней, и Спаситель простирает длань свою над раскаявшимся грешником.
– Я спросил, зачем вам, отец Михаил, знать, когда я исповедовался.
– Мой долг – помогать, – и, заметив мелькнувшие в синих пронзительных глазах досаду и нетерпение, торопливо закончил, – да, помогать, а в вас грех гордыни, уважаемый Павел Максимович. Вот! Уж извините великодушно за откровенность.
– Мы с вами встречаемся по другому поводу, – тон Уварова смягчился, – если вы заметили, я этому делу придаю большое значение. Поэтому оставим мои грехи на время.
Отец Михаил обрадовался последней фразе, но все же вернулся к просьбе и приступил к терпеливому объяснению.
– Павел Максимович, – помолчав, он вздохнул и снова заговорил, – то, о чем вы просите, невозможно. Повторю ещё раз. Самоубийство – это и грех убийства, и грех маловерия, уныния и малодушия. Что мы с вами можем поделать, если раб божий Евгений сам отказался от Царствия Божия!
– Аффект! Понимаете? Он ничего не соображал! – еле сдерживая раздражение, свистящим шепотом объяснил ему Уваров. – Считайте это неосознанным грехом! Аффект! Вам что, справку от психиатра принести! Он даже о дочери не подумал! А вы говорите!
Несколько минут Уваров убеждал в извинительности проступка и в особом обстоятельстве совершенного, приводил довод, услышанный от судмедэксперта, что суицид происходит от помутнения рассудка, и в конце концов отец Михаил уступил его настойчивости и пообещал испросить наставления у протоиерея отца Варфоломея,
