кого сегодня день рождения? – продолжает Джонс, безошибочно жестикулируя.
Хейзл поднимает руку.
– А сколько лет тебе исполнилось?
– Семь.
– Семь?! Так чего же вы все здесь сидите, вместо того чтобы веселиться? Скорее прыгать по лужам! Семь лет – семь прыжков!
– Папа не разрешит, – смеется Хейзл.
Джонс оборачивается и делает вид, будто ищет меня. Потом поднимает руки, улыбается и жестами отвечает:
– Что-то не слышу, чтобы он жаловался. А вы?
Все четверо хохочут. С ума сойти! Человек провел с глухонемыми детьми всего минуту и уже не боится шутить с ними об их глухоте!
Само собой, мы все выходим через заднюю дверь в переулок и прыгаем по гигантским лужам, пока дождь поливает нас сверху. К счастью, скоро привозят горячую пиццу, и мы возвращаемся.
– Не хуже, чем аквапарк! – говорит Хейзл, радостно улыбаясь.
Ей было всего несколько недель, когда она впервые простудилась. Неудивительно, что это ее чертовски разозлило. Бедняжка все время кричала и лила огромные горючие слезы, от чего ей становилось еще труднее дышать. Я был в ужасе и совершенно не знал, что делать. Решил поступить так, как поступил бы на моем месте любой здравомыслящий двадцатишестилетний мужчина, – позвонил маме.
– Мама, я не справлюсь.
– Справишься, Майер. Держи ее в вертикальном положении, давай побольше пить и… Ванночку пробовал? Если пуповина зажила, то уже можно купать.
В лежачем положении Хейзл быстро начинала плакать. Я даже переодеть ее спокойно не успевал. Тем более что мои неловкие руки дрожали, и процесс затягивался. Простая смена подгузника превращалась в целую драму.
Я отправился в магазин вместе с Хейзл, которая без умолку кричала по дороге в магазин, в самом магазине и на обратном пути из магазина. Но как только я усадил ее в купленную ванночку, на специальное пружинящее сиденье, ее глазки широко раскрылись, а ротик, наоборот, закрылся. Малышка икнула и начала плескаться. Наконец-то она была довольна!
Моя Хейзл всегда чувствовала себя в воде как рыбка.
– Кажется, Ланс назвал вас Фарли? – спрашиваю я у Джонс, пока девочки усаживаются за стол.
– Да, так меня зовут.
– Вы потомок какой-нибудь династии комиков?
Она невесело смеется.
– Нет, единственная семья, которая у меня была, все это ненавидит, – Джонс описывает пальцем круг, указывая на стены клуба.
Повернувшись на каблуках, она идет к девочкам и без ненужной театральности начинает номер, как будто специально для них придуманный. Микрофон ей ни к чему (с глухонемыми он все равно бы не помог), сцена тоже. Все выглядит как обычная болтовня за пиццей, но дети постоянно хихикают. Мы с Лансом превращаемся в мишень для бесконечных острот. Вдруг Фарли вскакивает, исчезает на пару секунд, а потом возвращается, что-то протягивает Хейзл и говорит:
– Это тату. Теперь ты всем можешь хвастаться, что сделала себе на день рождения
