ванной выбирался самым постыдным образом: на карачках. Не было сил встать, и перед глазами все плыло. Путь из прихожей на кухню показался мне почти вечностью. Пока полз к дивану мимо входной двери, пальцы прилипли к свежей газете. Отклеив страницу от ладони, я увидел под ней размокшую фотографию пожарного с широкой улыбкой и одуревшим котом под мышкой. Невольно ухмыльнулся. В газетах никогда не напишут о том, что произошло сегодня ночью в баре «Ностальгия». На то мы и тайная полиция. Я занимаюсь делами, о которых не пишут в новостях: маньяки, банды, убийства, самоубийства, наркотики, притоны, запрещенное оружие. Мои парни не носят форму и ходят только в гражданском. Нас трудно отличить от обычных людей, и это создает преступникам большие проблемы, особенно если мы используем глубокое внедрение, как сегодня.
Я наконец рухнул на диван.
– Доброе утро, ба. – На подоконнике меня дожидался карликовый гибискус в пурпурном горшке. – Как ты тут? Извини, вообще нет сил тебя перенести. Отложим до обеда, ладно?
Я закрыл глаза и провалился в сон, а в полдень меня разбудила телефонная трель. Определитель номера сообщил, что звонят прямиком из приемной Орланда. Это мог быть только один человек.
Я взял трубку и снова улегся на диван.
– Приветствую, монсир! – послышался бодрый голос Эванса.
Монсир… Вот у кого я стащил это древнее словечко. Так раньше называли персон мужского пола. Видимо, когда Эйна превратила меня в историка, я неосознанно стал использовать это обращение.
– Эванс, дружище, я не в том состоянии, чтобы сплетничать о твоих любовных успехах. Всю ночь усиленно писал рассказ, понимаешь? Вдохновение накатило.
Я на самом деле работал писателем, но только днем и для отвода глаз. Соседи были уверены, что я ненавижу публичность и поэтому всегда ношу маски. На самом деле это был просто удобный способ появляться дома в гриме, не вызывая вопросов. Моя мания скрывать лицо никого не волновала: это же десятый уровень. Тут все выделялись, как могли. Эванс прекрасно знал о моей работе в полиции, но я всегда перестраховывался, говоря по телефону.
– Право, монсир, у меня такая новость, что я просто не могу вам не рассказать! Это почти вопрос жизни и смерти.
Я напрягся. Эванс понял, что я пришел с задания и паршиво себя чувствую, но не предложил перезвонить. Это неспроста.
– Выкладывай, – сказал я, зажмурившись. Голова все еще гудела, и я боялся, что не уловлю сути его рассказа.
– У меня в приемной сидит ваш кровный предок! – прошептал Эванс.
Я распахнул глаза.
– Кто?
– Максий Кедр из Атлавы собственной персоной.
– Просто однофамилец, – быстро сказал я. – Моему деду, если бы он еще был жив, уже стукнуло бы шестьдесят. Люди столько не живут. А даже если он еще не стал деревом, то уже точно осыпался кроной[10]. Так что он не мог оказаться в твоей приемной, Эванс.
– Но
То же, что «сошел с ума». В данном случае крона олицетворяет сознание человека, с которого в конце жизни «осыпаются» воспоминания.
