место ребенка – в детской и только в детской.
– Не можем же мы все время держать ее под замком, – сказал однажды Джон, когда, вернувшись с работы, в очередной раз обнаружил, что Габриэлла заперта в детской.
– Можем и должны! Иначе она все здесь перепортит и переломает, – твердо заявила Элоиза и сердито нахмурилась. Опасаясь ее гнева, Джон только покачал головой. Он еще надеялся, что все изменится.
В другой раз он довольно неосторожно заметил, какие у Габриэллы чудесные льняные локоны. Лицо Элоизы потемнело от гнева, но она ничего не сказала. Зато на следующий день Габриэллу впервые в жизни постригли. Элоиза сама отвезла дочь в парикмахерскую Беста, где Габриэлла лишилась своего украшения. Когда же Джон выразил свое удивление по поводу ее короткой, как у мальчика, стрижки, Элоиза заявила, что это полезно для здоровья девочки.
На новую ступень соперничество между Габриэллой и Элоизой вышло тогда, когда девочка перестала лепетать и начала говорить осмысленными фразами. Особенно Элоизу бесило, как Габриэлла с визгом несется по коридору встречать вернувшегося с работы папу. Если в этот момент ей на дороге попадалась мать, Габриэлла, словно почувствовав опасность, огибала ее по широкой дуге, однако это редко спасало ее от окрика. Если Джон играл с девочкой или читал ей вслух книжки, Элоизе стоило огромных трудов сдержать себя и не придушить маленькую мерзавку. Ее нельзя баловать – таково было мнение Элоизы, которое она не раз высказывала мужу. Когда он, в свою очередь, упрекнул ее в том, что она почти не уделяет Габриэлле внимания, Элоиза только фыркнула. С этого дня в отношениях между ней и Джоном появилась первая трещина, которая быстро росла и вскоре превратилась в широкую и глубокую пропасть. Элоиза буквально выходила из себя, когда он принимался пускать слюни по поводу того, какая у них миленькая дочка. Она считала, что это не по-мужски и что отец, так носящийся с дочерью, не может вызывать ничего, кроме отвращения.
Первую серьезную трепку Габриэлла получила в три года, когда за завтраком случайно уронила на пол тарелку. Элоиза сидела рядом с ней, нервно прихлебывая утренний кофе. И не успела злосчастная тарелка долететь до пола и разбиться, как Элоиза с размаху ударила дочь по лицу.
– Не смей никогда больше так делать, ясно?! – взвизгнула она.
Габриэлла была так потрясена, что даже не заплакала. Она только сидела и смотрела на мать широко раскрытыми голубыми глазами. Девочка была в шоке.
– Тебе ясно? Отвечай! – заорала Элоиза, у которой лицо пошло красными пятнами.
– Прости меня, пожалуйста, мамочка… – в конце концов прошептала девочка.
Джон, только что вошедший в столовую, был так потрясен безобразной сценой, что даже не попытался вмешаться. Вместо этого он застыл на пороге, словно соляной столп. Джон еще никогда не видел Элоизу в таком гневе и подумал, что если он попытается защитить девочку, то только сделает хуже. Гнев, ревность, разочарование, скопившиеся в Элоизе
