и я в рюкзак положил ещё тёплые портянки. Быстренько переоделся в охотничью одежду, она была очень тёплая и лёгкая. На ноги я надел ичиги со стельками из ветоши. Ветошь – это жёсткая трава, сбитая под размер стельки, которая поглощала влагу вспотевших ног и высыхала быстро, когда клали их на просушку возле костра. А ичиги – это очень лёгкая обувь, сшитая из толстой бычьей кожи, пропитанной нерпичьим жиром, покрашенная в чёрный цвет, и от них исходил специфический, но не отталкивающий запах. Чтобы ичиги не сваливались с ног, я завязал на щиколотках оборки. Оборки – это кожаные шнурки. Эту обувь носили почти все охотники, и не только они. Кстати, ичиги мне подарила моя бабушка, мать моего отца, Мария Прокопьевна, мать этого большого семейства, ныне покойная, которая прожила девяносто восемь лет, Царствие ей Небесное. В прошлом целительница, исцеляла людей травами, заговорами и даже вправляла вывихи, приезжали к ней даже издалека. Светлая ей память! А дедушку Никиту Сергеевича я даже не увидел, он умер в 1930 году, грамотный был, работал в поселковом совете. Царствие ему Небесное!
Написал записку родителям, так как они были на работе, а до каникул был разговор, что я пойду на охоту в хребет, к дяде в зимовье, а сестра была в школе. Закинул рюкзак, руки продел в лямки, попрыгал, подтянул лямки, рюкзак за плечами сидел как влитой. Когда выходил, встретилась младшая сестра с портфелем, она возвратилась из школы.
– Что так рано? И как закончила четверть? – спросил я.
– На отлично! А рано? Каникулы же, никто держать нас не стал. А ты на охоту?
– Да, маме с папой скажи, я в хребет к дяде.
– А в зимовье много охотников, тебе-то место будет?
– Будет, – ответил я.
– А сколько километров до зимовья?
– Пятнадцать.
– И охота тебе идти в такую даль.
– Что ты понимаешь? – закончил я диалог.
– Счастливо! – крикнула сестра.
– Счастливо оставаться!
Зацепил Сильву на поводок, чтобы не вернулась, так как могли спугнуть чужие собаки. Мы быстро пошли, так как надо было засветло прийти в зимовье. Дом наш стоял в рабочем посёлке, он назывался Леспромхоз, где отец и мать работали, в четырёх километрах от бабушкиного дома. В бабушкином доме жила семья дяди, это была деревня и называлась Иркилик, а идти в зимовье нужно было через деревню. Шёл мимо домов – из подворотни выскочила с лаем собака, и вся округа залилась собачьей какофонией. Сначала Сильва прильнула к ноге, как бы прячась за меня, а когда я прикрикнул на чужую собаку и сделал вид, что поднимаю камень с земли, собака развернулась и стала убегать, а Сильва со злобным лаем рванулась за ней, но поводок остановил её, на её спине шерсть встала дыбом.
– Ну молодец, молодец, – похвалил я и погладил по голове.
Собаки долго не успокаивались, кроме собачьего лая, слышалось гоготание домашних гусей, блеяние овец, мычание
