Вместе.
Оставляю обе двери приоткрытыми, а сам работаю до поздней ночи. Воодушевленно, самозабвенно. Ради нее. Ради них. Мое жалкое существование вновь обретает смысл. Огонек в солнечном сплетении разгорается сильнее.
Оживаю.
Но все обрывается внутри, когда из Надиной палаты доносится полный паники, истошный вопль.
Глава 7
Надежда
– Какая ты красивая, – прижимаю к груди новорожденную дочь. Шевелю губами, но не слышу собственного голоса, изо рта вырываются лишь сиплые хрипы, сознание плывет. Но я уверена, малышка понимает меня. – Папочка тебя полюбит, как только увидит. Забудет все, что говорили нам врачи. Обязательно полюбит. Ведь ты родилась такой похожей на него.
Черты детского личика размываются. Сверток, лежащий на мне, стремительно тает. Врезаюсь пальцами ворох пеленок, внутри которых больше никто не копошится. Лишь тряпки. Гора лоскутков и рваных клочьев. Но следом и они исчезают.
Пусто. Холодно. Одиноко.
В горле спазм. Легкие заключены в стальные тиски. Больно так, что нечем дышать.
– Назар, – безмолвно кричу. – Помоги, Назар. Ее забрали, – повторяю, не издавая ни звука, будто внезапно онемела. – Нашу девочку забрали у нас.
Ощупываю себя дрожащими руками, не в силах ни встать, ни развернуться. Взгляд устремлен в белоснежный потолок, прямо на яркий операционный светильник, а тело приковано к постели. Трогаю грудь, ребра, живот.
Ищу моего ребенка…
В солнечном сплетении загорается огонек. Опять чувствую на себе жар крохотного тельца. Пальцы натыкаются на детское плечико, и я бережно накрываю ладонями спинку младенца, животиком прижатого ко мне.
По соседству с болью поселяется надежда. Будто сердце разделили – одну половину истерзали, порезали на части и оставили разлагаться, а во второй теплится жизнь и пульсирует кровь, напитывая тело, исцеляя душу.
– Назарка, малыш, – плачу, обнимая сына. Держу его крепко, а меня трясет как в лихорадке. – Я тебя не потеряю. Сыночек, – пытаюсь приподняться и поцеловать его в макушку.
Губы обдает прохладой, сквозняк бьет по лицу наотмашь. Двери нараспашку – понимаю это по зловещему скрипу, заглушающему тихий детский писк. Хочу спрятать младенца в объятиях, чтобы не продрог и не простудился, но хватаю пальцами воздух.
– А-а-а!
Панически стискиваю пустоту в кулаках.
Где же он? Где? Мой сын…
– Назар, пожалуйста, – вновь зову мужа, комкая в руках постельное белье. – Верни мне детей, – содрогаюсь в истерике. – Наза-а-ар! – зажмурившись, ору что есть мочи.
Голос наконец-то прорезается, и я слышу свой дикий вой. Сама его пугаюсь. Так воет волчица, потерявшая потомство. Протяжно, тоскливо, надсадно.
– Надя, – доносится отдаленно и мягко.
Назар склоняется надо мной. Ничего не вижу, будто вмиг ослепла, но чувствую, что это он. Судорожно впиваюсь
