искренне. – Они – чудо! Настоящее чудо! И вы еще не знаете Паттайю. Это курорт такой на восточном побережье, – продолжал он с воодушевлением, – целиком отданный сладострастию и пороку. Первыми начали американцы во время вьетнамской войны; потом приезжало много англичан и немцев, а теперь можно встретить и поляков с русскими. Там обслуживание на любой вкус: гомосексуалы, гетеросексуалы, трансвеститы… Содом и Гоморра вместе взятые. Даже лучше, потому что есть еще и лесбиянки.
– Хм… – бывший колбасник размышлял. Его супруга тихонько зевнула, извинилась и обернулась к мужу, ей хотелось поскорей пойти спать.
– В Таиланде, – подытожил Робер, – каждый может найти для себя чего хочет; и всё – хорошего качества. Вам будут говорить про бразильянок или кубинок. Я много путешествовал, господа, путешествовал для собственного удовольствия и скажу не колеблясь: на мой взгляд, тайки – лучшие любовницы в мире.
Сидевшая напротив него Валери слушала внимательно и серьезно. Вскоре она коротко улыбнулась и ушла, а за ней – Жозетт и Рене. Потом поднялся Лионель, за весь вечер не произнесший ни слова, и я последовал за ним. Мне не очень хотелось продолжать разговор с Робером. Он остался сидеть в ночи один эдакой аллегорией трезвого мышления и заказал вторую порцию коньяка. Казалось, им владела глубокая многозначительная мысль, если только он не предавался размышлениям об условности всего сущего, что неизменно производит впечатление глубины и многозначительности. У входа в бунгало я пожелал Лионелю спокойной ночи. Воздух гудел от насекомых, я был уверен, что не сомкну глаз.
Я открыл дверь и зажег свечу, смирившись с тем, что придется коротать ночь за чтением “Фирмы”. Москиты устремились ко мне, некоторые сжигали крылья в пламени свечи, и трупы их тонули в расплавленном воске; но ни один не садился на меня. А ведь я был по самую кожу наполнен сладостной и питательной кровью; однако они машинально разворачивались, не долетев, поскольку натыкались на преграду из какого-нибудь там диметилпероксида карбида, с чем и поздравляю лабораторию “Рош-Николя”, создавшую “Пять из пяти. Тропики”. Я задул свечу, зажег снова, наблюдая за балетом гнусных крохотных летательных аппаратиков, роившихся вокруг меня. За перегородкой тихо похрапывал Лионель. Я поднялся, положил новую пластинку мелиссы и пошел помочиться. В полу ванной комнаты зияла круглая дыра, под ней текла река. Слышалось хлюпанье воды, плескались рыбы, а уж что там на глубине – лучше и не думать. Когда я ложился, Лионель принялся с шумом выпускать кишечные газы. Я от души за него порадовался: “Молодец парень! Как говаривал Мартин Лютер, пукать в собственный спальный мешок – ни с чем не сравнимое удовольствие!” Мой голос в ночи, смешивающийся с журчанием реки и гулом москитов, звучал странно. Звуки реального мира сами по себе причиняют боль. “Царство Небесное подобно ватной палочке! – снова завопил я в темноте. – Кто имеет уши слышать, да слышит!” Лионель перевернулся, глухо заворчал не просыпаясь. Мне ничего не оставалось, как принять еще дозу снотворного.
8
Река
