«Гренада, Гренада, Гренада моя…»
Вообще-то у родителей музыкальные вкусы различались: отец, кубанский казак, предпочитал всем певцам и певицам Русланову, позднее Зыкину. Любил напевать «Ты Кубань, ты наша родина», Марш буденновцев («Мы – красные кавалеристы, и про нас/Былинники речистые ведут рассказ…») – служил-то молодым в кавалерии! Разумеется, фронтовые песни знал и любил: трех братьев потерял на войне, сам на танке дошел до Берлина, расписался на Рейхстаге. А в раннем Люсином детстве мог усыплять ее, посмеиваясь, такой потешной колыбельной:
Ай ну-ну-ну-ну-ну-ну,
Колотушек надаю!
Колотушек двадцать пять,
Чтобы Люсе крепче спать!
А мама пела дочке знаменитую моцартовскую, про птичек и рыбок, что заснули в саду и пруду. Да так нежно, чисто-чисто, мелодично! Замирала у репродуктора, когда передавали концерты классической музыки, строго шептала Люсе: «Слушай, слушай!» Покупала патефонные пластинки с шедеврами Чайковского и Шопена, восхищалась Обуховой, Барсовой, Шаляпиным. Небольшим приятным контральто всегда пела-напевала дома, вышивая крестиком, готовя, стирая. Как правило, романсы, народные песни: «На заре туманной юности/Всей душой любил я милую…», «Вот мчится тройка почтовая/По Волге-матушке зимой…» Мамочка была волжанка, плавала, как рыбка, и рыбу, таранку особенно, ценила больше любого мяса. Ее мать, Люсину бабушку, шестнадцатилетнюю сироту из волжской деревни, дедушка, образованный армянин, взял в жены «за красоту». Действительно, судя по сохранившейся старинной фотографии, ангельски была мила.
И сама мама, яркая брюнетка с чеканным профилем, гордой, прямой спиной, тоже была очень хороша! Особенно за фортепиано. Но, как всегда, не высокомерничала, наоборот, рассказывала, смеясь, как смеялся кое-кто над ними! Сглупили, мол, купили дочке дорогущую забаву – не ковер на стену, не шикарное зеркало-трельяж, например. Да еще из самой Москвы перли! Это ж еще за дорогу сколько пришлось отвалить? Когда можно спокойно играть на казенном пианино в клубе санатория хоть целый день, уж дочку завхоза не прогонят! «Ну, точно сглупили…»
В рассказах родителей с понижением голоса, со значительностью интонаций упоминалась эта космической величины сумма: две тысячи рублей! Чтобы собрать ее Люсина мама приспособилась кровь сдавать, и даже чаще, чем разрешалось, массаж всяким теткам делать частным образом. Инженер-железнодорожник по диплому, так и не полученному (в тридцатые годы репрессировали отца), где только не трудилась она всю свою долгую праведную жизнь! А папа вечерами, обложившись бумагами, «закрывал наряды» (загадочное, непонятное Люсе действо!) за неумелого «барина», санаторного инженера и за неумех в соседнем санатории. Там же подрабатывал еще и сторожем в смену с приятелем… В общем, собрали денежки.
А потом – опять расходы, платные учителя, так как мама едва знала ноты, играла на пианино, на домре, на гитаре, еще на чем-то там по слуху! Учила Люсю музыкальным азам соседка, миниатюрная, желтая, как китаянка, пропахшая «Беломором» Елена Львовна
