конце 1980-х годов советское кавказоведение, как историческая наука в целом, вступило на путь преодоления ошибок и извращений периода «застоя», появились новые темы для исследования. Возник новый мотив в освещении деятельности государственных мужей, служивших в крае: А.П. Ермолова, Д.С. Старосельского и многих других. Активно начал использоваться метод сравнительно-исторических параллелей не только в вертикальном срезе (хронологическом), но и в горизонтальном (географическом). Изучение народов Кавказа было направлено теперь к обобщению и переосмыслению накопленных знаний236. Исследования советского периода ценны содержащимися в них материалами фактографического характера, а также постановкой ряда новых исследовательских проблем, таких, как роль экономического фактора в социально-политических процессах; формы протеста населения против политики имперских властей; особенности функционирования низших звеньев в системе административного управления – общественного управления сельских (аульных) обществ. Вне поля зрения советских историков, по вполне понятным причинам, находилось взаимодействие двух цивилизаций – русско-православной и горско-мусульманской, в условиях распространения на Северном Кавказе российского государственного управления. Тенденция к деперсонализации истории в советский период обусловила отсутствие заметных работ, связанных с исследованием роли отдельных деятелей кавказской администрации в организации системы управления в регионе.
Возникновение тезиса о «наименьшем зле» и его влияние на историческую науку
Одним из обстоятельств, глубоко травмировавших национальное сознание чеченцев в начале 80-х годов XX века, стала концепция так называемого добровольного присоединения Чечни к России, подготовленная и широко разрекламированная В.К. Гардановым, М.М. Блиевым и В.Б. Виноградовым. Справедливости ради надо отметить, что научная несостоятельность концепции и политический вред её были доказаны ещё задолго до Чеченской войны. Но оскорбление, нанесённое неоднократно подвергавшимся геноциду чеченцам оставило после себя долгий и неприятный след и, возможно послужило толчком к появлению чувства несправедливости в отношении позорных характеристик всего народа, причем, абсолютно не аргументированных фактически, по сути заявленных голословно, выведенных под определенную «теорию»237. Безусловно, каждый историк, как и любой человек, имеет право на ошибку. Но заблуждение ученого, растиражированное, публичное, несет на себе мощный энергетический заряд, способный привести к большим разрушениям, хотя даже и в нем есть некоторые положительные моменты.
В обществоведении применение категорий истина и заблуждение ограничено сферой рациональности. Здесь использование этих понятий и возможно, и необходимо. Заблуждение – необходимый компонент, атрибут научного познания с точки зрения внутренней логики его развития, непременное условие его существования, критерий его научности. Он выполняет
