слезы лью,И пусть мой век страданье сократило;
Не лавр, не пальма – мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.
Напряжение творческих сил вызвало у короля жесточайший голод, поэтому в первые полчаса завтрака Генрих усердно пережевывал еду и не мог поддерживать разговор за столом: он отвечал на слова сотрапезников только выразительным мычанием, удивленным покачиванием головы и многозначительным поднятием бровей. Наевшись, король утер пот со лба и вытянулся на своем большем удобном кресле. Попивая белое сладкое вино, он благодушно оглядел присутствующих и остановил взор на сэре Френсисе.
– Я рад, что вы поправились, милорд, – сказал Генрих. – Как ваше здоровье, что ваша простуда, прошла? Как вы себя чувствуете сегодня?
– Благодарю вас за заботу, государь. Сегодня я чувствую себя неплохо, хвала Асклепию! – растроганно ответил сэр Френсис, который за всю свою жизнь никогда не болел, а в последние месяцы не появлялся на королевских завтраках просто потому, что его не приглашали.
– Слава богу! – довольно произнес Генрих. – А то мы уже стали беспокоиться о вас. Нам не доставало вашего присутствия; в частности, мне хотелось побеседовать с вами о живописи. Недавно к нам приехал иностранный художник, который хочет писать мой портрет. А что вы думаете о живописи, сэр Френсис?
– Судить о живописи легче легкого, ибо для того чтобы рассматривать картины, не надо даже уметь читать, – сказал сэр Френсис. – Да будет вам известно, ваше величество, что вся живопись делится на пять родов в зависимости от своего предназначения.
– Вот как? – Генрих поднял брови. – До сих пор мы ничего не знали о такой классификации. Сделайте одолжение, продолжайте. Поразительно, сколько вы всего знаете!
– С вашего позволения, государь, скажу, что человек подобен смоляному шару, катящемуся по дороге, – чем дольше он катится, тем больше всего к нему прилепляется; главным образом, всякой дряни, но иногда попадаются и жемчужные зерна. Я уже очень долго качусь по дороге жизни, и потому много чего понабрался, в том числе приобрел и полезные знания. А если что не знаю, так на это есть опыт, есть голова, – уж голова-то меня не подведет! – сэр Френсис шутливо похлопал себя по затылку.
– Мы в вас нисколько не сомневаемся, милорд. Но вернемся к живописи: что за пять родов имеются у нее? – спросил Генрих.
– Пожалуйста, ваше величество, слушайте. Первый род – это живопись для поднятия аппетита. Она изображает превкуснейшие вещи, которые дразнят наше зрение и усиливают выделение желудочных соков. Сейчас есть искуснейшие мастера гастрономической живописи, умеющие так нарисовать нежный розовый окорок или омара с лимонами, что картины эти, кажется, источают запах кушаний, которые на них изображены. Мне этот род живописи нравится больше всего, – искусство здесь поднялось на один уровень с философией, которая учит нас наслаждаться благами земными, и соединилось с медициной, придающей первостепенное значение правильному питанию для здоровой
