его карбасе – большой парусно-гребной лодке. Палуба покачивалась под ногами. Долго плыли сквозь туман. У руля сидел хмурый немногословный старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами, он выглядел выходцем из далёкого прошлого.
– Товарищ мой, вож корабельный, – представил его дед. – По-вашему лоцман.
Я поздоровалась.
– И ты путём-дорогой здрава будь, – ответил он.
Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. Где-то в вышине кричали гуси.
– Не в Гусину ли Землю подалися? – вымолвил дед.
– Не иначе, – кивнул вож.
– Я знаю, – оживилась я. – На карте видела. Это полуостров где-то тут, у вас, в Архангельской области!
Дед фыркнул.
– Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная Земля – это одна, тутошняя. А эта совсем другая – тамошняя.
– Что за тамошняя земля?
– А вот что, – дед помолчал и продолжил, как песню запел: – Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. И есть дальний северный край, что зовётся Гусиной Землёй, – туда уходят души хоробрых и добрых людей. И туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.
– То есть это поморский рай такой? А гуси – ангельская почта?
– Дурёха ты! – беззлобно сказал дед.
– Как думаешь, баба Нина там сейчас? – неожиданно для себя спросила я и тут же пожалела о сказанном.
– Там, – уверенно и спокойно ответил дед. – Где ещё ей быть, родимой?
Мы всё плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане.
Будто услышав мои мысли, дед проговорил:
– Хмаря такая, точно Варлаам жену везёт.
– Что?
– Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.
– И куда Варлаам везёт жену?
– Попотчую тебя былиной-стариной. То наш – стал быть, и твой – поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко, что раньше люди говорили… Отец Варлаам родился в Керети, на Лопском берегу, был настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. И пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала, он пытался беса-то изгнать да и убил её нечаянно.
Дед помолчал.
– И так сокрушён был Варлаам этим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной, доколе тело не истлеет, моля Бога об отпущении греха, – дед раскурил трубку. – Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его лежал от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце его, что путь этот был всегда против обуревания, через непогоду. Посему присловье бытует: «Пошёл, как Варлаам, против ветра». Много лет он скитался, покуда не искупил грех и не вымолил у Бога прощения. А кой-кто сказывает: и доныне карбас тот плавает. И будто подвластны Варлааму ветра и туманы, – проговорил дед со значением. – Отсюда давношное поверье: коль сгущается туман, то Варламьева лодья подходит.
Дед продолжил совсем тихо, после долгой паузы.
– В моём детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым, и тем, кого море взяло. Одним – домой, другим – на тот свет.
Поблизости снова прокричали гуси.
Старый помор кивнул в ту сторону:
– Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.
– Ты в это веришь? – недоверчиво спросила я.
– Нешто не верить! – обиделся он. – Наше море-то Студёное уж больно норовисто да переменчиво. И тут иначе не скажешь: кто в море не плавал, Богу не молился.
Мы плыли ещё какое-то время, прежде чем туман стал постепенно рассеиваться. Сквозь прорехи уже открывалось небо.
Вож сказал:
– Уже близко.
Дед вдруг заторопился.
– На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено. – И осторожно вынул из-за пазухи свёрток.
Я развернула его и залюбовалась. Там была деревянная поморская птица. Та, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным станом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами. Птица-ладья!
– Для тебя сделал.
Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось – и взлетят, трепеща крыльями. Но они были слишком хрупкими для моих пальцев.
