с артистизмом и воображением. Еда не была в каком-либо национальном стиле из тех, что я пробовал. Они импровизировали и редко готовили какое-то блюдо одинаково дважды.
Я сел между Пинк и парнем, который едва не задавил меня на рельсах. И бесстыдно обожрался. Еда была настолько круче вяленой говядины и сухого органического картона, которыми я до этого питался, что устоять я не смог. Я ел не торопясь, но все равно закончил есть намного раньше остальных. Я наблюдал за ними, осторожно отодвинувшись от стола и гадая, не стошнит ли меня от обжорства. (К счастью, не стошнило.) Они ели сами и кормили друг друга, иногда вставая и обходя вокруг стола, чтобы предложить отборный кусочек другу на противоположной стороне. Очень многие таким же образом кормили меня, и я едва не лопнул, пока не выучил на корявом амслене фразу, означающую, что я сыт по горло. От Пинк я узнал, что более вежливый способ отказаться – угостить кого-то самому.
Вскоре у меня не осталось других занятий, кроме как кормить Пинк и наблюдать за остальными. Я начал становиться более наблюдательным. Я полагал, что они едят в уединении, но вскоре увидел, что по всему столу идет оживленный разговор. Руки были очень заняты, двигаясь с поразительным проворством. Люди разговаривали, касаясь пальцами любой части тела собеседника – ладони, плечи, руки, ноги, животы. Я с изумлением наблюдал, как волна смеха, наподобие падающих костяшек домино, прокатывается от одного конца стола к другому, когда чью-то шутку пересказывают вдоль линии. Это происходило быстро. Присмотревшись внимательнее, я смог заметить, как перемещаются мысли, достигая одного человека и передаваясь дальше, в то время как ответ шел с противоположного направления и, в свою очередь, тоже передавался. По пути возникали другие ответы и тоже прокатывались вперед и назад. Все это походило на волны.
Но это было и неопрятно. Давайте признаем: если есть пальцами и разговаривать руками, то неизбежно измажешься едой. Но никто не возражал. Я уж точно нет. Меня слишком тревожило ощущение, что я остаюсь за бортом. Пинк разговаривала со мной, но я знал, что начинаю открывать для себя, что значит быть глухим. Эти люди были дружелюбны, и я им вроде бы нравился, но с этой проблемой я ничего не мог поделать. Мы не могли общаться.
Потом мы вышли на улицу – кроме тех, кто убирал со стола, – и приняли душ под несколькими кранами, из которых лилась очень холодная вода. Я сказал Пинк, что хотел бы помочь с тарелками, но она ответила, что я буду лишь путаться под ногами. Я ничего не смогу здесь делать, пока не научусь их очень специфическим методам работы. Похоже, она уже предположила, что я останусь здесь настолько долго.
Обратно в здание, чтобы вытереться – это они проделывали с их обычным щенячьим дружелюбием, превращая взаимное использование полотенец в игру и подарок, а потом мы прошли в купол.
Внутри было тепло и темно. Свет проникал только черед переход в столовую, но его не хватало, чтобы пересилить свет звезд, видимых через треугольные панели крыши. В куполе было почти как под открытым небом.
Пинк быстро описала мне этикет перемещений внутри купола.